Будь он трижды проклят!
– Поздно уже, милая Мэри, – сказал Харлоу. – Я больше не могу быть гонщиком. Джонни Харлоу сошел. Спросите любого.
– Я не об этом прошу. Ты знаешь. Я о твоем пьянстве.
– Моем пьянстве? – Лицо Харлоу оставалось бесстрастным. – Кто это говорит?
– Все.
– Все лгут.
С этой репликой задушевный разговор был окончен. С ресниц Мэри сорвалась слеза, упала прямо на ее ручные часы, но Харлоу не произнес ни слова. Мэри попыталась взять себя в руки.
– Я сдаюсь. Глупо было стараться, – сказала она. – Джонни, ты идешь на прием к мэру?
– Нет.
– Я рассчитывала, что ты пойдешь со мной. Пожалуйста.
– И выставить тебя страдалицей? Нет.
– Почему ты не ходишь ни на какие приемы? Ведь там встретишь каждого третьего гонщика.
– Я не каждый третий гонщик. Я Джонни Харлоу. Я изгой, отверженный. У меня деликатная и утонченная натура, и я не люблю, когда делают вид, что не замечают меня.
Мэри положила обе руки на его ладонь.
– Я буду разговаривать с тобой, Джонни. Ты знаешь, я буду с тобой всегда.
– Знаю. – Харлоу сказал это без горечи и без иронии. – Я искалечил тебе жизнь, а ты будешь со мной всегда разговаривать. Лучше быть от меня подальше, юная Мэри. Я бомба.
– Некоторые взрывы я с удовольствием принимаю.
– Нам пора уходить. Тебе уже нужно переодеваться к вечернему приему. Я провожу тебя в гостиницу. – Харлоу сжал ее руку и покраснел.
Они вышли из кафе под руку. Другой рукой Мэри опиралась на трость. Харлоу нес вторую, приноравливая свои шаги к походке девушки. Они еще медленно шли по улице, когда Рори Мак‑Элпайн выскочил из своего укрытия в неосвещенном парадном напротив кафе. Он посинел и дрожал от холодного ночного воздуха. Но, судя по выражению его лица, был вполне удовлетворен: мысли его были заняты чем‑то более приятным, нежели размышления о температуре. Он последовал по другой стороне улицы за удаляющимися Харлоу и Мэри, держась на почтительном расстоянии от них. У первого перекрестка свернул направо и побежал в обход.
Он вернулся в гостиницу мокрым от пота и страшно запыхавшимся, потому что ни разу не остановился за всю дорогу. Бегом миновав вестибюль, он поднялся по лестнице в свой номер, умылся, причесал волосы, поправил галстук, какое‑то время постоял у зеркала, примеряя выражение покорности и печали, и, когда ‑удовлетворился результатом тренировки, отправился в номер отца. Он постучал, услышал что‑то вроде разрешения и вошел.
Апартаменты Джеймса Мак‑Элпайна были самыми комфортабельными в гостинице. Будучи миллионером, Мак‑Элпайн не видел резона стеснять себя в чем‑либо. Но сейчас он не мог позволить себе расслабиться. Откинувшись в удобном и мягком кресле, символе комфорта, он сидел, углубившись в одному ему ведомые размышления, и оторвался от них, когда его сын закрыл дверь за собой.
– Так в чем дело, мой мальчик? Неужели нельзя было подождать до завтра?
– Нет, папа, нельзя.
– Тогда выкладывай побыстрее. Как видишь, я занят.
– Да, папа, я понимаю. – Вид Рори был печальный и покорный. – Но я должен кое‑что сообщить тебе срочно. – Он нерешительно умолк, будто собираясь с духом. – Это о Джонни, папа.
– Свои мысли о Джонни Харлоу всегда держи глубоко при себе. – За внешней строгостью в словах отца промелькнул интерес и любопытство. – Мы все знаем, что ты думаешь о Харлоу и как относишься к нему.
– Да, папа. Я об этом подумал, прежде чем решил повидаться с тобой. – Рори опять нерешительно умолк. – Ты знаешь, что говорят о Харлоу? Всякие истории о том, как он пьет, о его пьянстве.
– Так что? – Голос Мак‑Элпайна никак не изменился.
Рори с трудом удавалось сохранять на лице выражение смирения: его посещение оказывалось не таким уж и легким делом, как он рассчитывал.
– Это действительно так. Он пьет, я думаю. Я видел его пьющим в пабе.
– Спасибо, Рори, можешь идти. – Мак‑Элпайн помолчал. – Выходит, ты тоже был в пабе?
– Я? Шел мимо, папа. Я был снаружи. Я видел все через стекло.
– Шпионил, малыш?
– Я проходил мимо. – В голосе сына зазвучала обида. Мак‑Элпайн махнул рукой. Рори повернулся, чтобы уйти, но, посмотрев отцу в лицо, не удержавшись, сказал:
– Может быть, я и не люблю Джонни Харлоу. Но зато я люблю Мэри. Я люблю ее, может, больше всех в мире. – Мак‑Элпайн кивнул, он знал, что это так. – Я не хочу видеть, как ее обижают. Она тоже была в пабе с Харлоу.
– Что? – Лицо Мак‑Элпайна потемнело от гнева.
– Даю голову на отсечение.
– Ты уверен?
– Я уверен, отец. Совершенно уверен. У меня хорошие глаза.
– А я не очень уверен, – машинально сказал Мак‑Элпайн. Понемногу он начинал успокаиваться, гневный блеск исчез из глаз. – Ничего не хочу об этом слушать. И запомни: я терпеть не могу, когда шпионят.
– Это не шпионство, отец. – Сознание собственной правоты порой выходило у Рори за обычные рамки. – Я поступил, как настоящий детектив. Когда доброе имя команды «Коронадо» ставится на карту...
Мак‑Элпайн поднял руку, обрывая поток слов, и тяжко вздохнул.
– Хорошо, хорошо, благородный маленький монстр. Скажи Мэри, что я хочу ее видеть. Но не говори для чего.
Пять минут спустя на месте Рори уже стояла Мэри. В предчувствии неприятностей вид у нее был настороженный, взгляд строптивый.
– Кто тебе сообщил об этом? – сразу спросила она.
– Это как раз и неважно. Важно, так это или нет?
– Мне двадцать лет, папочка. – Она была спокойна. – Я бы могла не отвечать на такие вопросы. Я вполне уже могу сама за собой приглядеть.
– Ты можешь? Ты можешь? А если я выброшу тебя из команды «Коронадо»? У тебя нет денег, и, пока я жив, они не появятся. У тебя нет жилья. У тебя нет матери, по крайней мере ты ничего о ней не знаешь. У тебя нет квалификации. Кто возьмет на себя такую ответственность – брать на работу калеку без квалификации?
– Хотелось бы мне, чтобы ты повторил все эти ужасные слова, сказанные в мой адрес, при Джонни Харлоу.
– Замечу, между прочим, что я не стану реагировать на все это. Я тоже был независимым в свои молодые годы и так же, как ты, не ценил авторитет родителей. – Мак‑Элпайн помолчал и спросил с ничем не прикрытым любопытством: – У тебя что, любовь с этим парнем?
– Он не просто парень. Он Джонни Харлоу. – Мак‑Элпайн удивленно поднял брови, услышав страстную силу ее голоса. – А на.твой вопрос я бы в свою очередь спросила: имею ли я право хотя бы на малую толику свободы, на личную жизнь?
– Хорошо, хорошо, – вздохнул Мак‑Элпайн. – Согласен. Ты ответишь на мои вопросы, а я скажу, почему спрашиваю тебя. О'кей?
Она кивнула.
– Одним словом: верно это или нет?
– Если твои шпионы считают это фактом, папа, то зачем еще спрашивать меня?
– Придержи свой язык. – Напоминание о шпионах задело Мак‑Элпайна за живое.
– Извинись за выражение «придержи свой язык».
– Иисус! – Мак‑Элпайн с удивлением глядел на дочь, решительную и одновременно раздраженную и восторженную.