Положив руку на плечо Килборна, пастор стал вслушиваться в разговор вместе с ним.
- ...Нет, это Каллен... Вормен? Продолжайте... Хорошо... Хорошо... Меня это не удивляет, за что же, по-вашему, мы платим вам деньги?..
Тилни? Он не сможет изменить ход событий...
Далее разговор продолжался в том же духе. Десять минут спустя стальной король повесил трубку, а когда он вновь повернулся к пастору и
секретарю, огонь в его глазах свидетельствовал о страстях, снова переживаемых этим человеком.
- Боже, благослови Америку! - произнес Бен Килборн и залпом допил вино.
Волевой подбородок пастора подался вперед.
- Это война?
Каллен кивнул.
- Завтра, - сказал он, а затем посмотрел на часы и поправил себя:
- То есть сегодня.
Пастор глубоко вздохнул:
- В этом случае нам всем нужно обратиться к Богу. - Он откашлялся, прочищая горло. - Каллен, пришло время мне срочно заняться своим
выступлением.
Боюсь, оно не будет столь же эффективным, как публикация мистера Килборна. - Пастор, казалось, забыл придать своему голосу звучность,
необходимую оратору, и речь его стала порывистой.
- Прюитт, вам предстоит выступление? - спросил Каллен. - Может, сначала выпьете молока?
- Нет, спасибо. Или ладно, я выпью его. Я не могу должным образом настроиться на героический лад, попивая молоко. Каллен, я заглянул к вам
этим вечером, чтобы сказать вам кое-что, просто я не мог сделать это ранее. - Пастор отпил на треть молока из своего стакана. - Вы, конечно,
знаете, все прошлые пять воскресений я молился о том, чтобы не было войны. Вы знаете, как я страшусь войны.
Каллен кивнул:
- Такая уж у вас работа. Это обстоятельство может повлиять на сумму, которую я проставлю в моем пасхальном чеке?
- Нет. На некоторые чеки это уже повлияло. Но не на ваш. С вами приятно иметь дело, и вы - неплохой человек. Я тоже. Вот именно это я и
пришел сказать вам. Если завтра, то есть уже сегодня, будет объявлено о начале войны, я хорошо представляю себе, чего будет ждать от меня моя
конгрегация, включая вас. Она ожидает, что в следующее воскресенье я скажу в своей проповеди, мол, мне стало известно, что Господь изменил свое
мнение. Так вот, Он не менял своего мнения, равно как и я. Я всегда буду против войны и всегда буду говорить об этом.
- Вот как? - отреагировал на это Каллен. - Но тогда мы вышвырнем вас отсюда.
- Я скажу то, что сказал.
- Может быть. До воскресенья еще целых шесть дней. Да ерунда это, Прюитт, ведь вы же совершите самоубийство.
- Разумеется. Но вот вам моя полная исповедь: трудность моего выбора носит не духовный и не эмоциональный характер, это скорее проблема
интеллектуального плана. Ее точно определил мистер Килборн - все очень глупо. Мой выбор - не между жизнью и смертью; мой выбор между
самоубийством - духовным или физическим. Я всегда буду противником войны. Именно это мне и хотелось сказать вам, Каллен, а также предупредить,
что я далеко не одинок. Вполне возможно, вас ожидают беды, о существовании которых вы сейчас и не подозреваете. Вам потребуется мужество. У меня
оно есть.
Каллен пристально смотрел на пастора.
- Дело не в мужестве, а в опасении промочить ноги, - сказал он.
- Дело не в мужестве, а в опасении промочить ноги, - сказал он. - Вы мне нравитесь, Прюитт, но все же не следует сваливать все на нас.
Выспитесь хорошенько, утро вечера мудренее. Приходите завтра. Я буду весь день занят, но пообедаю дома. Моя жена позвонит вам. - Затем Каллен
обратился к своему секретарю:
- Бен, вы тоже нуждаетесь в хорошем отдыхе. Поднимайтесь к себе и ныряйте в койку. Завтра я обойдусь без вас. А что касается вашего
увольнения, вам лучше забыть о нем до окончания войны. - Он снова повернулся к пастору:
- Пойдемте, Прюитт, я провожу вас. Я тоже устал.
- Каллен, нет никакого смысла в том, чтобы я приходил к вам завтра. Мое решение принято.
- Ладно, ладно, посмотрим. Заходите. Спокойной ночи, Бен.
Стальной магнат и пастор вышли из библиотеки, и Бен Килборн остался один. Он сидел, глядя на бокал вина в своей руке и отмечая, что рука
его уже не дрожит. Ему подумалось, что это странно, и, уставившись на нее, Бен надолго замер в ожидании. В конце концов рука и в самом деле
начала дрожать. Бен не сводил с нее взгляда. Внезапно он вскочил, размахнулся и швырнул бокал в групповую фотографию совета директоров
Федеральной стальной корпорации, висевшую на стене над письменным столом. Бокал плашмя ударился о фотографию, и хрустальные брызги разлетелись
по всей комнате.
Чтобы проверить, дрожит рука по-прежнему или нет, секретарь посмотрел на нее и с горечью пробормотал себе под нос:
- Да, я болен.
Глава 7
Гараж на Мэриленд-авеню был одним из самых современных и доходных во всем Вашингтоне. Он располагался на четырех этажах, был оснащен круто
изгибающимися бетонными пандусами, лифтами, ярко-красными передвижными автозаправочными постами на колесах и имел опрятную, по-деловому уютную
контору.
Все четыре этажа были заполнены могучими и изящными в своих массивных очертаниях механическими зверями на четырех колесах, которые,
напившись бензина, ждали команды, чтобы взреветь мотором и помчаться туда, куда прикажет их повелитель. Здесь стояли двухместные купе-родстеры,
а также лимузины и седаны.
Площадку первого этажа занимали более внушительные и менее грациозные транспортные средства, обеспечивающие городскую розничную торговлю,
среди них - три черных фургона для перевозки элегантных изделий компании "Причард и Тримен". Снобизм владельцев дошел до того, что имя компании,
представленное микроскопической надписью в нижнем углу, оказалось практически невидимым. Здесь ночевали также дюжина "фордов" городской почтовой
службы, огромные грузовики с надписью "КЛЕЙНМАН", растянутой по всему борту с каждой стороны, и пять других, темно-красных, среднего размера
крепеньких грузовичков с надписью "Каллахен. Высококачественная бакалея, гастрономия и мясные продукты". Последний вариант надписи представлял
собой своеобразный компромисс между аристократической ненавязчивостью "Причард и Тримен" и вызывающей раздражение кичливостью Клейнмана. В шесть
часов вечера, после трудового дня, один из этих пяти грузовичков был загнан на стоянку Вэлом Оркаттом.
***
Несмотря на полночь, жизнь в гараже била ключом.
Оглашая ревом мотора, мужчина в большом родстере с опущенным верхом проехал по пандусам до третьего этажа. Здесь он пожелал доброй ночи
дежурному и, спустившись по лестнице, вышел на улицу.