– Интересно не это.
– Не уверена, что хочу знать это
– Мои успехи тут ни при чем, – ответил Кальдерон. – Это была одна из моих самых больших ошибок.
Вдруг, повинуясь какому‑то порыву, он решил рассказать ей. Обычно он редко шел на откровенность: в его кругу это могло легко обернуться против него, но Мариса в его круг не входила. И потом, ему хотелось поразить ее. Постоянно будучи предметом восхищения для тех женщин, которых он видел насквозь, он с неудовольствием отмечал, что с экзотическими созданиями вроде Мэдди Кругмен или Марисы Морено он чувствует себя совершенно обычным человеком. А вот теперь, подумал он, ему представилась возможность заинтриговать интригующую женщину.
– Это было года четыре назад, я тогда только объявил о своей помолвке с Инес, – начал он. – Меня привлекли к расследованию дела, которое выглядело как убийство и самоубийство. Но имелись некоторые странности, и они заставили детектива, – а им, так уж совпало, оказался бывший муж Инес, – рассматривать этот случай как двойное убийство. Соседями жертвы были американцы. Женщина, американка, занималась искусством и была сногсшибательно красива. Она была фотографом, и больше всего ее привлекали необычные, странные объекты. Звали ее Мэдди Кругмен, и я в нее влюбился. У нас был краткий, но бурный роман, а потом ее полоумный муж обо всем узнал и застал нас однажды ночью в квартире. В общем, если опустить все мучительные подробности… Он застрелил ее и застрелился сам. Мне повезло: я тоже мог бы получить пулю в голову.
Какое‑то время они лежали молча. Через балконное ограждение доносились голоса с улицы. Теплый ветерок раздувал муслиновые занавески, и они парусились в комнате, наполняя ее запахом дождя и суля жаркое утро.
– Так вот почему ты женился на Инес.
– Мэдди была мертва. Я был потрясен. А Инес означала для меня стабильность.
– Ты рассказал ей, что влюбился в эту женщину?
– Мы никогда с ней об этом не говорили.
– А что теперь… через четыре года?
– Инес не вызывает во мне никаких чувств, – ответил Кальдерон. Но это было не совсем так. У него были к ней кое‑какие чувства. Он ее ненавидел. Он с трудом выносил пребывание с ней в одной постели, ему приходилось заставлять себя отвечать на ее прикосновения, и он не мог понять, почему это происходит. Он не мог найти причин. Она не изменилась. После трагедии с Мэдди она по‑прежнему хорошо к нему относилась, да и ему поначалу было с ней хорошо. Чувство умирания, которое он теперь испытывал, лежа с ней в постели, было дурным симптомом. Но он не знал, симптомом чего.
– Ну что ж, Эстебан, ты – член очень большого клуба.
– Ты когда‑нибудь была замужем?
– Ты шутишь,– возмутилась Мариса. – Хватит с меня того, что я пятнадцать лет смотрела мыльную оперу под названием «брак моих родителей». Она заставила меня держаться подальше от этого буржуазного института.
– А со мной что ты делаешь? – спросил Кальдерон, стараясь что‑то из нее выудить, но не очень понимая, что именно. – Роман с государственным судьей – что может быть буржуазнее?
– Буржуазность – состояние ума, – объяснила она. – Для меня неважно, где ты служишь. На нас это никак не влияет. У нас роман, и он будет продолжаться, пока не выгорит изнутри. Но я не собираюсь выходить замуж, а ты уже женат.
– Ты сказала, что если кому и надо было жениться, то не мне, – напомнил Кальдерон.
– Люди женятся, если хотят завести детей и вписаться в общество.
– Люди женятся, если хотят завести детей и вписаться в общество. А если они безмозглые юнцы, они женятся на своей мечте.
– Я не женился на
Севилья
6 июня 2006 года, вторник, 05.30
Мануэла Фалькон была в постели, но не спала. Было полшестого утра. При зажженном ночнике, лежа на спине и согнув ноги в коленях, она пролистывала «Вог», но не читала, даже не смотрела фотографии. У нее в голове теснилось слишком много мыслей: каталог ее недвижимости, деньги, которые она задолжала банкам, социальные пособия, недостаточный доход от аренды, гонорар адвокату, два договора, которые она должна подписать этим утром и которые обратят ее капитал в восхитительно текучую реку наличных.