– Ты ведь тоже действовал с осторожностью, правда, Хавьер? – спросил он под конец.
В ответ Фалькон в подробностях описал, как добирался до места, чем несколько успокоил Якоба. Слушая его, Якоб, не переставая, грыз ноготь. Потом закурил новую сигарету, отхлебнул чаю, оказавшегося чересчур горячим, сел обратно на диван и вновь вскочил.
– В последний раз ты так нервничал после тех четырех дней в Париже, – сказал Фалькон. – Но все обошлось. И ты продолжил работу.
– Нет, «крыша» моя в порядке, – быстро прервал его Якоб. – Проблема не в этом. Но они нашли способ держать меня на мушке.
– На мушке? – переспросил Фалькон. – В смысле – не дать тебе вильнуть в сторону? Значит ли это, что ты попал у них под подозрение?
– «Подозрение» – это, может быть, слишком громко сказано. – Якоб почесал подмышку и взмахнул в воздухе сигаретой. – Они меня любят. Я им нужен. Но быть во мне уверенными они, по понятным причинам, не могут. Немарокканская часть моего сознания вызывает их беспокойство.
– Мы андалузцы, Якоб, у нас общие берберские корни.
– Проблему они видят в некоторой сомнительности моих взглядов. Я не во всем последовательный марокканец, – сказал Якоб. – И это их смущает.
Фалькон выжидал. Простой европеец на его месте спросил бы: «Это связано с твоим гомосексуализмом?» Но Фалькону было свойственно, хоть и по‑другому, то же самое, что смущало радикалов из МИБГ в Якобе: Фалькон мыслил не совсем так, как было свойственно европейцам. Его манера вести беседу имела характерные марокканские особенности. Поэтому вопросы в лоб тут исключались.
– В пятницу, еще до дневного намаза, – сказал Якоб, – меня навестил мой сын Абдулла. Я был один в кабинете. Он прикрыл дверь и, подойдя к столу, сказал: «Я сообщу тебе сейчас кое‑что, чему ты будешь очень рад и почувствуешь гордость за меня». Я не знал, что и подумать. Мальчишке только‑только исполнилось восемнадцать. О девушках, насколько мне помнилось, он никогда не заговаривал. И если он имел в виду это, то начинать разговор надо было иначе. Я встал, показывая, что готов выслушать важное известие. Обойдя стол кругом, он приблизился ко мне и, сказав, что стал моджахедом, обнял меня как товарища по оружию.
– Его завербовали в МИБГ? – воскликнул Фалькон, пулей вылетая из кресла.
Якоб кивнул и, глубоко затянувшись сигаретой, развел руками в беспомощном жесте.
– Сразу же после пятничного намаза он отбыл, чтобы продолжать обучение.
– Продолжать?
– Именно, – подтвердил Якоб. – Мальчик мне лгал. За последние два месяца он уже четыре раза уезжал на выходные. Я считал, что он ездит к друзьям в Касабланку, а оказывается, он был за городом на учениях.
– Каким же образом он был завербован?
Якоб пожал плечами и покачал головой. Фалькон подумал, что правды он все равно не узнает.
– Он занимался вместе со мной делами фабрики, но лишь временно, до конца месяца, когда должен был поступать в университет. Мы посещали мечеть в Сале. Ее посещают разные… типы. Мне казалось, что Абдулла их сторонится, но я ошибался.
– Ты с кем‑нибудь это обсуждал?
– Не считая домашних, ты первый, с кем я поделился.
– Ну а с членами МИБГ?
– Наш командир сейчас в отпуске. Но даже будучи на месте, он не так легко идет на контакт. Я лишь передал ему благодарность через третье лицо.
– Благодарность?
– Ну а что мне оставалось? Я же должен быть счастлив и горд! – Якоб сердито плюхнулся на диван и закрыл лицо руками.
Послышались сдавленные всхлипы.
– И ты полагаешь, что все это проделано, чтобы держать тебя на мушке, под контролем, и успокоиться на твой счет?
– Лишь самый оголтелый радикал способен радоваться тому, что сын его стал моджахедом, то есть потенциальным террористом‑смертником. Все эти передачи по английскому и французскому телевидению насчет великой чести, рая и семидесяти двух девственниц – все это бредни, чушь собачья. Возможно, в Газе, Ираке или там Афганистане так и думают, но в Рабате таких сумасшедших нет, по крайней мере в моем окружении.
– Давай‑ка поразмыслим, – сказал Фалькон. – Чего они пытаются добиться таким манером? Если «держать тебя на мушке», то…
– Им хочется проникнуть в мой дом, в мою семью. – Якоб тронул свой висок. – И в мое сознание!
– Не уверенные в том, что контролируют тебя, они вознамерились контролировать твоих близких?
– Во мне они особо заинтересованы потому, что видят во мне человека, способного с одинаковой легкостью, непринужденностью и «убедительностью» вращаться и действовать в обоих мирах: исламском и мире неверных, восточном и западном. Не скажу, что им это нравится. То, что моя шестнадцатилетняя дочь Лейла появляется на пляже в купальнике, им нравиться не может.
– Они что, и на пляже за тобой следили?
– Летом в Эссувейре, Хавьер, они следили за нами, – сказал Якоб. – Абдулла бросил увлекаться этой своей музыкой, чему поначалу я был несказанно рад, теперь же я только и желаю, чтобы он вернулся к обычным увлечениям молодежи. Можешь себе представить, он стал читать Коран, забросил компьютерные игры. Я глянул в его программы – а там сайты исламистов, палестинских политиков – хамас против фатх, «Мусульманское братство» и так далее.
– Чье же это влияние?
Новое пожатие плечами.
«Знает ли он? Почему не говорит? – думал Фалькон. – Может быть, это кто‑нибудь из близких ему людей? Из многочисленной его родни? Когда Якоба вербовали, он сказал, что родственника он не выдаст никогда».
– Они умеют оказывать влияние, втираться в доверие, – сказал Якоб. – И знаешь, до прошлой пятницы, когда Абдулла пришел ко мне со своей новостью, я не считал, что это так уж плохо. Подросткам полезно иметь в жизни что‑то серьезное, не одними же жестокими видеоиграми пробавляться или хип‑хопом… но увлечься идеями моджахедов…
– Я понимаю твое волнение, – сказал Фалькон. – Но если, как ты утверждаешь, все это задумано как попытка держать тебя на мушке, то непосредственной угрозы сейчас нет. В нашем распоряжении имеется некоторое время.
– У меня отнимают сына, – сказал Якоб. Прикрыв глаза рукой, он опять всхлипнул, после чего метнул сердитый взгляд на Фалькона. – Он находится в одном из их лагерей «24/7» – так этот лагерь называется. В свободное от бега по пересеченной местности и изучения приемов рукопашного боя время они учатся владению оружием и изготовлению бомб. А пройдя полный курс таких наук, они получают еще и идейную закалку – осваивают радикальный ислам. Я не знаю, кто вернется ко мне после всего этого, но то, что это будет уже не мой Абдулла, – я уверен. Это будет их Абдулла. И как мне жить после этого? Что мне прикажешь делать? Шпионить за собственным сыном?
Безвыходное положение, в котором очутился Якоб, глубоко потрясло Фалькона. За три месяца до этого он сам поручил ему сделать решительный шаг, вступив в сообщество радикалов, и был удивлен тому, как гладко это прошло и с какой быстротой Якоб смог укорениться в МИБГ. По‑видимому, он оказался там очень нужен. И вот теперь радикалы, перейдя к оборонительным действиям, обложили не только Якоба, но и его семью.