Она не злилась на него, не требовала объяснений. Только сказала: «Мы скучаем по тебе, возвращайся скорее».
Дети спали. Она хотела разбудить их, но он не позволил. «Пусть спят, ведь мне придется соврать им, где я нахожусь».
Виктории пять лет. Леопольду три. Он будто чувствует тепло их тел, натягивая на себя одеяло, чтобы защититься от сырого, пронизывающего холода подвальной камеры.
Он скучает по ним и по Кристине, хочет понять, что ему все-таки нужно. В этой комнате он никого не боится. Он не знает, почему не отвечал на вопросы полицейских, зачем ему понадобилось лгать, как научил его отец. Как будто все это кто-то решил за него. Но как он был вульгарен, агрессивен, тот полицейский! Уже во время автомобильной гонки Фредрик почувствовал, что надо брать под контроль свою жизнь, этот опьяняющий поток адреналина и страха.
Фредрик Фогельшё тяжело дышит.
Собственно говоря, кому и что я должен доказывать? Ты, отец, скрепя сердце принял Кристину и ее высокообразованных родителей. И бог знает, что ты сделал с Катариной!
Фредрик Фогельшё закрывает глаза и видит Кристину с детьми в двуспальной кровати на итальянской вилле.
«Это будет непросто, — думает Фредрик, — но больше ничто не должно стоять между нами».
«Что ответил мне бармен?» — спрашивает себя Малин, стараясь удержаться на стуле, не упасть и не упустить из поля зрения бутылки на освещенной полке на стене.
Позади нее шумят. Она почти пьяна, но ни с кем не разговаривает.
Кто-то стучит ей в спину.
Она оборачивается, но никого не видит. Только собственное отражение в зеркале над бутылками.
— Мне показалось, кто-то постучал мне по спине, — говорит она, а бармен ухмыляется.
— Это призраки, Малин. Никого не было.
Потом она снова чувствует чье-то прикосновение и опять видит только зеркало. Она оборачивается.
— Черт с вами со всеми.
Ей чудится в пьяном угаре, будто голоса вокруг сливаются в один, как в лесу возле Скугсо.
— Я делаю, что хочу, — объявляет голос. — Как я попал туда, в воду, выясни, — продолжает он. — Что сделал я такого плохого?
— Убирайся к черту, — шепчет Малин. — Дай мне спокойно напиться.
— Ты скучаешь по Туве? — спрашивает голос.
— Туве могла умереть! — кричит Малин. — Ты слышишь? И в этом виновата только я.
Она не замечает, как люди в баре замолкают, как они смотрят на нее, будто спрашивая, зачем бросает она эти слова в пустое пространство?
Кто-то снова трогает ее за спину. Она оборачивается.
— Пора домой, Малин? — спрашивает бармен, наклонившись к самому ее лицу.
Она качает головой.
— Все в порядке. Еще двойной. Please.
Простыня режет мне щеку, она синяя и плотная, как тряпичный коврик на полу. А то круглое, наверху, похоже на светильник в прихожей. Пахнет типографской краской, мне больно. Поток света с левой стороны режет глаза. В чем дело?
Усни, Малин.
Пошли этот день к черту.
Взгляд ее медленно проясняется, и она понимает, что лежит на полу в прихожей, рядом с дверью.
Должно быть, уснула вчера здесь, была так пьяна, что не смогла дойти до кровати.
Но откуда этот шум в голове?
На полу рядом с ней «Свенска дагбладет». Наверняка академики-евангелисты подписались, да забыли сообщить, что изменился адрес. Или газету бросили сюда по ошибке.
Форс с трудом принимает сидячее положение. Отталкивает от себя пакет с одеждой, который, несмотря ни на что, принесла с собой из бара.
Таксист сигналит. Дождь льет как из ведра.
Тело приходит в норму.
Малин бросает газету на заднее сиденье.
Возле поворота к зданию старых казарм, где располагается полицейский участок и другие учреждения, она просит шофера остановиться.
— Я бы мог подвести прямо к участку, — говорит он. — Ведь вам туда? Я узнал вас по фотографии в газете.
— Я выйду здесь.
«Как бы мало ни заботило меня, что обо мне подумают коллеги», — добавляет про себя Малин, захлопывая дверцу.
У входа в участок под дождем мокнет толпа репортеров. Среди них Даниэль Хёгфельдт. Даже в такую погоду ему удается выглядеть бодрым.
Малин направляется к заднему ходу через здание местного суда. Проходя по коридору мимо светлых деревянных дверей, она слышит звуки, напоминающие пистолетные выстрелы. Малин понимает, что они доносятся откуда-то изнутри ее самой, но даже не задается вопросом почему.
— Это Ловиса Сегерберг, — Свен Шёман представляет симпатичную блондинку лет тридцати в гражданском и кладет руку ей на плечо. — Она поможет нам с бумагами Петерссона. Экономист по образованию. И полицейский. Представимся ей?
Харри, Юхан, Якобссон, Вальдемар Экенберг и Малин приветствуют Ловису, называя себя. Добро пожаловать в группу розыска!
— Присаживайтесь, — говорит Свен. Ловиса опускается на свободный стул рядом с Малин и улыбается ей, как женщина женщине, самой приветливой улыбкой, но у Малин нет сил ответить на нее. Вместо этого она разглядывает костюм новенькой: как элегантно смотрится черная вязаная кофточка с бантом под грудью, как тщательно выглажены черные шерстяные брюки. Во всем облике Ловисы есть что-то подлинно стокгольмское, рядом с ней Малин, в своих старых джинсах и дешевой красной рубашке, чувствует себя безнадежной провинциалкой.
— Начнем с подведения итогов, — объявляет Свен. — День второй. Вы знаете, что Фредрик Фогельшё задержан, но мы подозревали его с самого начала. Как далеко мы продвинулись в расследовании убийства Йерри Петерссона?
Часы на стене зала заседаний показывают восемь пятнадцать.