— Мы имеем дело с чем-то вроде револьвера «смит и вессон» пятьсот сорок седьмой модели, на пояске пули пять следов от нарезов, нарезка слева направо. В барабане шесть патронов от девятимиллиметрового парабеллума.
— Я уже поплыл.
— Вероятно, стреляли из модели с трехдюймовым, а не четырехдюймовым стволом, то есть весом тридцать две унции. — Ребус пригубил виски, пары которого в его ноздрях теперь блокировали все остальные запахи. — На револьверах не бывает глушителей.
— Ага, — кивнул Курт. — Теперь забрезжил какой-то свет.
— В ограниченном пространстве, имеющем такую форму… — Ребус кивнул в сторону находящегося за стойкой бара помещения. — Как та часть зала — и по форме, и по размеру.
— Выстрел должен был прозвучать довольно громко.
— Дьявольски громко. Можно сказать — оглушающе.
— И что конкретно это должно означать?
Ребус пожал плечами:
— Я просто думаю, насколько все это профессионально. Вот смотрите, если судить по тому, как происходила казнь, то вроде бы действовали профессионалы, нет сомнений. Но дальше возникают вопросы.
Курт подумал.
— И что теперь? Прочесать город на предмет недавнего приобретения слуховых аппаратов?
Ребус улыбнулся:
— А что, неплохая мысль.
— Вот единственное, что я могу вам сказать, Джон: эти пули очень сильного действия. Не знаю, задумано так было или нет, но они сильно напачкали. Мы с вами и раньше сталкивались с убийцами-пачкунами. Обычно таких убийц легче найти. Но на сей раз они, кажется, не оставили никаких улик, кроме пуль.
— Я знаю.
Курт хлопнул ладонью по верхушке бочки:
— Вот что я вам скажу. У меня есть для вас предложение.
— Какое?
Курт подался вперед, словно собираясь поделиться тайной:
— Я вам дам телефонный номер Каролины Рэттрей.
— Да идите вы!.. — фыркнул Ребус.
Тем вечером полицейский автомобиль забрал его из квартиры Пейшенс на Оксфорд-террас. За рулем сидел констебль по имени Роберт Бернс, и этот Бернс оказывал Ребусу услугу.
— Я тебе благодарен, — сказал Ребус.
Хотя Бернс был приписан к дивизиону С в Западном округе, родился и вырос он в Пилмьюире и по-прежнему имел там врагов и друзей. В Гар-Би он был известной личностью, а это как раз и требовалось Ребусу.
— Я родился в одном из таких сборных домиков, — рассказывал Бернс. — А потом их сровняли с землей и построили на их месте многоэтажки. Многоэтажки считались тогда более «цивилизованными», можете себе представить? Вот ведь треклятые архитекторы и проектировщики! И ведь ни за что не признаются, что совершили ошибку.
Ребус улыбнулся:
— В этом отношении они похожи на нас.
— Ты кого имеешь в виду — полицию или независимое меньшинство? [15]
Бернс был не просто членом Свободной шотландской церкви. Днем по воскресеньям он нес свою религию к подножию Маунда, [16]где обещал адское пламя и серу всем, кто готов был его слушать. Но на время фестиваля Бернс давал себе передышку. Как он говорил, даже его голос вольется в хор ведущих обреченное сражение против духовых оркестров и расстроенных гитар.
Они повернули в Гар-Би, миновав фронтон с его зловещим приветствием.
— Подвези меня как можно ближе, ладно?
— Конечно, — сказал Бернс. И когда они оказались в тупике у гаражей, он лишь чуть-чуть сбросил скорость, когда брал препятствие в виде тротуара, а потом съезжал на траву.
— Это же не моя машина, — объяснил он.
Они поехали вдоль тропинки мимо гаражей и высотки и наконец уперлись — дальше ехать было некуда. Когда Бернс затормозил, машина оказалась футах в двенадцати от клуба.
— Отсюда я уж как-нибудь дойду пешком, — сказал Ребус.
Парни, которые в прошлый его приезд лежали на крыше, теперь стояли, наблюдая за ними, из их открытых ртов свешивались сигареты. С тропинки и из всех окон на них смотрели местные жители. Бернс повернулся к Ребусу:
— Только не говорите мне, что вы хотели застать их врасплох.
— Все в порядке. — Он открыл дверцу. — Только не выходи из машины. Я не хочу, чтобы мы остались без покрышек.
Ребус направился к распахнутым дверям клуба. Подростки на крыше следили за ним с привычной враждебностью. Повсюду лежали бумажные самолетики, некоторые снова поднимались в воздух порывами ветра. Входя в здание, Ребус услышал наверху какое-то хрюканье. Его аудитория на крыше изображала свиней.
Никакого вестибюля в здании не было — двери открывались прямо в зал. В одном конце было высоко прибито баскетбольное кольцо. Несколько парней сгрудились вокруг мяча, били друг друга носками по голеням, отталкивали руками. Время неконтактных спортивных игр прошло. На импровизированной сцене стоял громадный двухкассетник, выдавая что-то тяжелометаллическое. Ребус подумал, что вряд ли заслужит много очков, сообщив, что присутствовал при рождении этого жанра. Большинство этих ребят появилось на свет после «Анархии в Соединенном Королевстве»,
Вечер и правда стоял хороший. Когда он уезжал из дома, Пейшенс пила холодное розовое вино в саду. Оставлял он ее неохотно. Кейв произвел на него хорошее впечатление. У него было свежее лицо и ясные глаза, и казался он парнем рассудительным. Волосы длинноватые, но вполне чистые, опрятные, лицо прямое и честное, с глубокой ямкой на подбородке.
— Прошу прощения, — сказал Кейв. — Меня зовут Питер Кейв, я заведую молодежным клубом.
Он протянул руку, браслеты соскользнули вниз по запястью. Ребус пожал ему руку и улыбнулся. Кейву хотелось знать, с кем он разговаривает, — вполне резонное желание.
— Инспектор уголовной полиции Ребус.
Кейв кивнул:
— Дейви говорил, что приезжал какой-то полицейский. Я решил, что это кто-то из Отдела по охране общественного порядка. Что случилось, инспектор?
— Ничего не случилось, мистер Кейв.
Вокруг них образовался кружок любопытствующих. Ребуса это не беспокоило. Пока.
— Называйте меня Питер.
— Мистер Кейв, — сказал Ребус, облизнув губы, — как тут у вас идут дела?
— Вы что имеете в виду?
— Простой вопрос, сэр.