– И в конечном итоге выиграл дело.
– Сколько лет к тому моменту Софи прожила со своей матерью? – спросила Энджи.
– Три.
– Три года?
– И все это время мать Софи торчала на колесах? – спросил я.
– Ну, в какой‑то момент она перестала – во всяком случае, по ее словам. Бросила на целых три года.
– Тогда из‑за чего там были такие жуткие условия?
Он тепло улыбнулся:
– Вот об этом я бы сейчас говорить не хотел.
– О’кей, – сказал я.
Энджи спросила:
– Значит, Софи вы вернули, когда ей было десять лет?
Он кивнул:
– Поначалу было очень странно – я ведь шесть лет вообще с ней практически не общался. Но знаете? Потом мы с этим разобрались. Нашли свой ритм.
– Шесть лет? – переспросила Энджи. – Вы же вроде сказали – три.
– Нет‑нет. Мы с ее матерью разошлись, когда Софи только‑только исполнилось семь, а потом мне пришлось три года добиваться родительских прав. Те шесть лет, которые я имел в виду, – первые шесть лет ее жизни. Большую часть этого времени я провел за рубежом. А Софи с матерью оставались здесь.
– То есть, по сути, – произнесла Энджи тоном, который был мне сильно не по душе, – вы всю ее жизнь упустили.
– А? – Его открытое лицо помрачнело.
– За рубежом, Брайан? – сказал я. – Вроде как в армии?
– Так точно.
– И чем вы занимались?
– Защищал эту страну.
– Не сомневаюсь, – сказал я. – И спасибо вам за это. Честное слово, спасибо. Мне просто интересно, где вы служили.
Он захлопнул дверцу холодильника, сложил и убрал последние бумажные пакеты. Улыбнулся этой своей теплой улыбкой:
– Чтобы вы могли сами оценить, насколько значительный долг я отдал стране?
– Нет, конечно, – сказал я. – Это просто вопрос.
Через несколько секунд неловкого молчания он поднял руку и еще шире улыбнулся:
– Конечно, конечно. Извините меня. Я был инженером‑строителем, работал на «Бектэл» в Дубай.
Энджи негромко поинтересовалась:
– Вы же вроде сказали, что служили в армии?
– Нет, – ответил он, глядя в пустоту. – Я согласился с вашим партнером, когда он сказал, что это «вроде как в армии». Работать в Эмиратах, на дружественное нашему правительство – все равно что служить в армии. Для террористов ты точно такая же цель, и они с радостью превратят тебя в кровавую кашу, поскольку ты для них – символ западного разложения. Я не хотел, чтобы моя дочь росла в такой атмосфере.
– Зачем тогда вообще было браться за эту работу?
– Знаете, Энджела, я и сам себя об этом спрашивал, тысячу раз, наверное. И ответ не нравится мне самому. – Он беспомощно пожал плечами, словно очаровательный ребенок. – Деньги были слишком хорошие, чтобы отказаться. Вот так вот. Признался вам. Да и налоговые льготы были нелишними. Я точно знал, что, если пять лет буду вкалывать как проклятый, домой вернусь богачом и смогу потратить эти деньги на свою семью и на свой фитнес‑бизнес.
– Вам это явно удалось, – подытожил я. – На сто процентов. – Сегодня я был «хорошим полицейским». Может даже, откровенным подлизой. Главное, чтобы сработало, так я считал.
Он взглянул поверх кухонной стойки на гостиную – словно современный Александр Македонский, которому больше нечего осталось завоевывать.
– Да, согласен, это не самая лучшая идея – думать, будто можно сохранить семью, когда сам находишься от нее за шесть тысяч миль.
– Да, согласен, это не самая лучшая идея – думать, будто можно сохранить семью, когда сам находишься от нее за шесть тысяч миль. Я знаю, что сам виноват. Но, когда я вернулся домой, оказалось, что меня ждет жена‑наркоманка, чью систему ценностей я… – он скривился, его передернуло, – не разделял. Мы постоянно спорили, но, как бы я ни старался, Шерил в упор не желала видеть, что вредит Софи. И чем больше я пытался ей это доказать, тем активнее она закапывала голову в песок. В конце концов я однажды пришел домой, а там – никого. – Еще одна гримаса, его снова передернуло. – Следующие три года я потратил на то, что отбивал свои права на ребенка и в конечном итоге победил. Я победил.
– Теперь вы единственный ее опекун?
Он провел нас в гостиную. Брайан и я уселись на диване, Энджи – в кресле напротив нас. Между нами стоял кофейный столик, а на нем – белое медное ведерко с бутылочками воды. Брайан предложил нам по бутылке, мы не стали отказываться. Этикетки на них рекламировали книгу Брайана с советами по похуданию.
– После того как Шерил скончалась, да.
– О, – сказала Энджи: широко раскрытые глаза и чуть скошенная в сторону челюсть выдавали ее разочарование, – так ваша жена скончалась. И послеэтого вы получили право воспитывать Софи?
– Именно. Шерил заработала себе рак желудка. И я до последнего своего дня буду уверен, что виноваты в этом наркотики. Нельзя так обращаться с собственным телом и ожидать, что оно продолжит восстанавливаться как ни в чем не бывало.
Я заметил, что кожа у него вокруг глаз – там, где обычно располагаются морщины, – была бледнее и натянута туже, чем на всем остальном лице. Значит, к пластическому хирургу заглядывает не только его жена, но и он сам. Видимо, его тело тоже не желало себя восстанавливать как ни в чем не бывало.
– И теперь вы единственный ее опекун? – повторила свой вопрос Энджи.
Он кивнул:
– Слава богу, что они жили в Нью‑Гемпшире, а не в Вермонте или здесь, а то бы мне, наверное, еще три года пришлось по судам протаскаться.
Энджи посмотрела на меня. Я ответил максимально нейтральным взглядом – таким, какой я резервирую для ситуаций, от которых у меня волосы на загривке встают дыбом.
– Брайан, вы уж извините, если я делаю слишком поспешные выводы, – сказала она. – Но вы имеете в виду, что Шерил была замужем за женщиной?
– Не замужем. – Он ткнул пальцем в кофейный столик и надавил так, что кожа приобрела оттенок розового лимонада. – Не замужем. В Нью‑Гемпшире такое не разрешено. Но да, подобного характера союз – и на глазах моей дочери. Если б им можно было вступать в брак, то кто знает, сколько времени у меня заняли бы судебные тяжбы?
– Почему? – спросил я.
– Прошу прощения?
Энджи сказала:
– А сожительница вашей бывшей жены?..
– Элейн. Элейн Мерроу.
– Элейн, ясно, спасибо. Так Элейн по закону имела права опеки над Софи?
– Нет.
– А пыталась их получить?
– Нет. Но если бы они нашли подходящего судью‑энтузиаста? В здешних краях это не так уж и сложно. Может, тогда они вообще превратили бы мой иск в пробный шар – посмотреть, вдруг получится создать прецедент, мол, биологическое родство вообще ничего не значит?
Энджи снова бросила в мою сторону осторожный взгляд.
– Брайан, мне кажется, вы слишком сгущаете краски.
– Неужели? – Он открутил пробку со своей бутылки, сделал большой глоток. – А по мне, так ни капли. И я через это прошел.