– Черт. – Взгляд ее упал на тончайшие белоснежные простыни.
Я тронул ее за плечо:
– Время от времени нам все‑таки надо отдыхать. Да и «Д и С» практически гарантировали, что после этого задания возьмут меня на постоянную работу.
Она снова взглянула на меня:
– «Практически» еще не гарантия.
– Знаю.
– Они этой сраной постоянной работой у тебя перед носом машут уже слишком…
– Знаю.
– …слишком долго. Нельзя так.
– Знаю, что нельзя. Но выбора у меня особого нет.
Она скривилась:
– А что, если они так и не предложат тебе ничего стоящего?
Я пожал плечами:
– Не знаю.
– У нас денег почти не осталось.
– Знаю.
– И скоро за страховку надо взнос платить.
– Знаю.
– Что ты заладил одно и то же? Больше сказать нечего?
Я понял, что стиснул зубы так сильно, что еще немного – и они начали бы крошиться.
– Я молча терплю, Эндж, и соглашаюсь на паршивую работу на не так чтобы очень уж приятную фирму, чтобы когда‑нибудь они взяли меня в штат, и тогда мы получим и страховку, и льготы, и оплачиваемый отпуск. Мне это все нравится не больше, чем тебе, но, пока ты не закончишь учебу и не найдешь работу, я не знаю, что еще я могу сказать или, блин, сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему.
И она, и я сделали глубокий вдох. Лица наши раскраснелись – самую малость. Стены начали давить – самую малость.
– Ну, я просто говорю, – тихо произнесла она.
С минуту я глядел в окно и чувствовал, как страх и стресс последней пары лет копошатся внутри черепа и заставляют сердце колотиться все сильнее.
Наконец я сказал:
– Лучшего варианта я пока не вижу. Если «Дюхамел‑Стэндифорд» по‑прежнему будут держать эту морковку у меня перед носом, вот
– О’кей.
– А потом еще немножко того, чем мы занимались час назад…
– Неплохо было, а?
– А затем долгий горячий душ…
– Я только за.
– А потом поедем домой, к дочке.
– А потом поедем домой, к дочке.
– Договорились.
В три ночи меня разбудил телефонный звонок.
– Помнишь меня? – спросил женский голос.
– Чего? – ответил я, еще толком не проснувшись. Взглянул на определитель – звонили с частного номера.
– Один раз ты ее нашел. Поищи опять.
– Слушайте, вы вообще кто?
– За тобой должок, – просочилось из трубки.
– Проспись, а? – сказал я. – До свидания.
– За тобой должок, – повторила женщина. И бросила трубку.
Утром я уже не был уверен, не приснился ли мне этот звонок. Но даже если не приснился, мне уже трудно было сообразить, этой ночью он раздался или предыдущей. Я подумал и решил, что к завтрашнему дню наверняка забуду о нем вообще.
По дороге к метро я выпил кофе. Грязное небо с драными облаками нависало над головой, в канализационных стоках шуршали серые хрупкие листья, которые сгниют с первым же снегом. Деревья по обе стороны Кресент‑авеню стояли с голыми ветвями, и холодный ветер с океана проникал под одежду. Станция метро располагалась между концом Кресент‑авеню и бухтой. Ведущая на платформу лестница уже была забита людьми, однако я все равно заметил в толпе лицо, которое надеялся никогда больше не увидеть. Усталое, изрезанное морщинами лицо женщины, которую удача всю жизнь обходила стороной. Когда я подошел поближе, она попыталась улыбнуться и приветственно махнула рукой.
Беатрис Маккриди.
– Эй, Патрик! – На верхних ступеньках ветер дул сильнее, и она защищалась от него, кутаясь в тонкую джинсовую куртку с поднятым до ушей воротником.
– Привет, Беатрис.
– Ты уж извини, что я тебе ночью звонила. Я… – Она беспомощно пожала плечами и обвела взглядом толкущихся на платформе пассажиров.
– Ничего страшного.
Спешащие к турникетам люди задевали нас плечами, и мы отошли в сторонку, поближе к белой металлической стене с нанесенной на нее картой метро.
– Хорошо выглядишь, – сказала она.
– Ты тоже.
– Спасибо, что соврал, – сказала она.
– Да нет, все так и есть, – снова соврал я.
Я прикинул – ей должно быть лет пятьдесят. В наши дни пятьдесят – это новые сорок, хотя в ее случае – скорее новые шестьдесят. Некогда рыжевато‑золотистые волосы поседели. В морщинах на лице впору было хранить гравий. Она производила впечатление человека, изо всех сил цепляющегося за скользкую стену из мыла.
Много лет назад – считай, целую жизнь тому назад – похитили ее племянницу.
Я нашел ее и вернул домой, матери, сестре Беа – Хелен, даже несмотря на то что мать из Хелен была так себе.
– Как дети?
– Дети? – удивилась она. – У меня только один ребенок.
Господи.
Я порылся в памяти. Мальчик, это я помню. Ему тогда было лет пять, может, шесть. Черт, или семь? Марк. Нет. Мэтт. Нет. Мартин. Да, точно – Мартин.
Я подумал было, что можно рискнуть и озвучить его имя, но пауза в разговоре и так уже тянулась слишком долго.
– Мэтт, – сказала она, внимательно глядя на меня. – Ему восемнадцать исполнилось. Старшеклассник, в «Монументе» учится.
Средняя школа «Монумент» относилась к числу тех, где детишки учат математику, подсчитывая отстрелянные гильзы.
– Ясно, – сказал я. – И как ему там, нравится?
– Он… Ну, с учетом обстоятельств, он… Иногда его надо наставлять на путь истинный, но вообще все могло быть гораздо хуже.