По плечам у нее были рассыпаны искусственно выпрямленные каштановые волосы, окаймлявшие небольшое лицо и визуально делавшие ее меньше ростом, чем она была в действительности.
Малышка заерзала в переноске, впрочем, тут же вернулась к прерванному занятию и с новым пылом принялась сосать большой палец Аманды.
– Сколько ей? – спросила Энджи.
– Почти месяц. Мы в первый раз вышли погулять. Сначала ей вроде понравилось, а потом вдруг расплакалась.
– Ну да, они в этом возрасте все крикуны.
– А у вас тоже есть? – Аманда, все так же продолжая смотреть на девочку, скормила ей еще немножко своего большого пальца.
– Да, дочка. Четыре годика.
– Как ее зовут?
– Габриэлла. А твою?
Девочка закрыла глазки. От Армагеддона до полного блаженства не прошло и двух минут.
– Клер.
– Хорошее имя, – сказал я.
– Правда? – Она улыбнулась мне широкой и в то же время застенчивой улыбкой, полной очарования. – Вам нравится?
– Угу. Не затасканное. И не слишком модное.
– Вас тоже бесит, когда детей называют дурацкими именами вроде Персиваль или Оазис?
– А помнишь ирландский период? – спросила Энджи.
Аманда кивнула и рассмеялась:
– Бесчисленные Деверо и Фионы.
– Я знаю одну пару, – сказал я, – так они своего сына назвали Боно.
Она расхохоталась так громко, что девочка на миг приоткрыла глазки.
– Быть такого не может!
– Не может, – признался я. – Это шутка.
С секунду мы молчали. Улыбки постепенно стирались с наших лиц. Мамаши и спортсмен не обращали на нас внимания, но в парке, на полпути между площадкой и дорогой, я заметил какого‑то мужчину. Он держал голову низко опущенной и ходил туда‑сюда, стараясь не смотреть в нашу сторону.
– Это, видимо, отец? – спросил я.
Аманда посмотрела через плечо и обернулась ко мне.
– Он самый.
Энджи прищурилась:
– Вроде староват для тебя.
– Меня никогда не интересовали мальчишки.
– Ясно, – сказал я. – И что ты отвечаешь, если тебя спрашивают, кто он? Что он твой отец?
– Иногда. Иногда – что он мой дядя. Иногда – что старший брат. – Она пожала плечами. – Большинство людей этим вполне удовлетворяются. И больше никаких вопросов не задают.
– А чего он не работе? – спросила Энджи.
– Да он вроде как в отпуске. – Она помахала ему, он сунул руки в карманы куртки и двинулся к нам.
– А что вы будете делать, когда отпуск закончится?
Она снова пожала плечами.
– Будем решать проблемы по мере их возникновения.
– Неужели тебе этого хочется – устраивать свою жизнь здесь, в Беркширах?
Она посмотрела по сторонам:
– А чем тут плохо? Беркширы – место получше многих других.
– Значит, ты что‑то запомнила? Тебе ведь тогда было всего четыре года.
Глаза у нее сверкнули.
– Я все помню.
Все – то есть слезы, крики, арест двух людей, которые ее любили, и меня, наблюдавшего за происходящим со стороны, хотя именно я был его причиной.
Она помнила все.
Мужчина наконец дошел до нас и протянул Аманде пустышку.
– Спасибо, – сказала она.
– Не за что. – Он обернулся ко мне. – Патрик. Энджи.
– Как дела, Дре?
Они жили всего в миле от собачьей площадки, в типовом двухэтажном доме, стоявшем на главной дороге.
Сегодня утром мы проезжали мимо него как минимум дюжину раз. Светло‑бежевые стены дома составляли приятный контраст с оконными рамами и столбами крыльца цвета меди. От дороги с широкими тротуарами его отделяло несколько ярдов. Пейзаж скорее напоминал небольшой городок, чем деревню. Через улицу расстилалась лужайка; за ней начиналась грунтовая дорога; дальше виднелась церковь с белой колокольней и протекал ручей.
– Здесь так тихо, – сказала Аманда, когда мы выбрались из машин и сошлись на тротуаре. – Иногда ночью журчанье воды спать не дает.
– Ужас, – сказал я.
– Как я понимаю, ты не большой поклонник природы, – сказал Дре.
– Природу‑то я люблю, но на расстоянии.
Аманда вытащила Клер из детского автомобильного сиденья и передала ее мне:
– Не возражаете?
Затем снова влезла в салон и вытащила сумку с памперсами. Дре вынул из багажника «субару» коляску, и мы по тропинке направились к дому.
– Давайте я ее возьму, – сказала Аманда.
– Если ты не против, я ее понесу.
– Ладно, если хотите.
Я уже забыл, какие груднички крошечные. Клер весила максимум восемь с половиной фунтов. Из‑за туч выглянуло солнце, и луч упал ей на лицо. Она сморщилась и закрыла глаза кулачками. Но ненадолго, потому что почти тут же убрала кулачки и открыла глаза. Цветом они напоминали выдержанный скотч и глядели на меня с изумлением – во всяком случае, мне так показалось. В них я прочитал немой вопрос, означавший не просто кто ты, но и, главное, где я и что тут происходит.
Я вспомнил, что еще недавно Габби смотрела на этот незнакомый мир, заполненный вещами, не имевшими названий, точно так же. С искренним непониманием. И спросить нельзя, пока не научишься говорить. Впрочем, она еще даже не понимала, что можно научиться что‑то такое понимать.
Мы ступили через порог, свет померк, и личико Клер потемнело. Я присмотрелся к ней внимательнее. Она была невероятно хорошенькая. Пухлые щечки, карамельного цвета глаза, ротик как розовый бутон. Нетрудно было предположить, что из нее вырастет настоящая красавица. Скорее всего, от поклонников у нее не будет отбою.
Она захныкала, и Аманда забрала ее у меня. Только тут меня осенило: красавица или нет, но Клер ни капли не походила ни на Аманду, ни на Дре.
– Слушай, Дре, – сказал я, когда мы расселись в гостиной с камином из гладкого серого камня.
– Слушаю, Патрик.
На нем были темно‑коричневые джинсы, светло‑серая рубашка поло без воротника, темно‑синий джемпер. Темно‑серую шляпу он так и не снял. В Беркширах он смотрелся так же уместно, как золотой зуб во рту. Из внутреннего кармана куртки он достал оловянную фляжку и глотнул из нее. Аманда глядела, как он сует фляжку назад в карман, и в глазах ее читалось нечто, весьма близко напоминавшее неодобрение. Она села на другом конце дивана и стала укачивать малышку.
Я сказал:
– Мне вот что интересно. Как ты вернешься на работу в службу социальной защиты, если у тебя самого, мать твою так, незаконная семья?
– Пожалуйста, не выражайся. Здесь ребенок, – подала голос Аманда.
– Ей всего три недели, – огрызнулся Дре.
– Все равно я не хочу, чтобы она слышала плохие слова. Скажи, Патрик, а перед своей дочерью ты тоже ругаешься?
– Когда она была младенцем, ругался. Сейчас уже нет.
– А что Энджи об этом думала?
Я взглянул на свою жену с легкой улыбкой. Она ответила мне тем же.
– Вообще‑то ее это раздражало. Немножко.
– Вообще‑то ее это очень сильно раздражало, – сказала Энджи.
Аманда сверкнула на нас глазами, без слов говоря: вот именно.
– Ладно.