Только после этого их выставляли на продажу. Уверен – на закрытом аукционе.
Выцветший фермерский стол при более пристальном изучении оказался не имитацией под старину, а действительно антикварным предметом мебели, к тому же французской.
Комната могла произвести впечатление уютной, но за этим уютом крылся безупречный вкус и бездонный кошелек владельцев.
Я сел на одном конце дивана, а Кэрри Доу на другом – я почему‑то знал, что она так и поступит, и будет лениво расправлять кисточки накинутого на диван покрывала, глядя на меня своими спокойными зелеными глазами.
Доктор Доу разместился в одном из кресел и подъехал к нам, остановившись с другой стороны разделявшего нас кофейного столика.
– Итак, мистер Кензи, моя жена сказала мне, что вы частный сыщик.
– Да, сэр.
– Не думаю, что когда‑нибудь сталкивался с представителями вашей профессии. – Он погладил бородку. – А ты, милая?
Кэрри Доу покачала головой и погрозила мне пальцем:
– Вы первый.
– Ой, – сказал я. – Надо же.
Доктор Доу потер руки и наклонился ко мне:
– Какое расследование вам больше всего запомнилось?
Я улыбнулся:
– Их столько было, все и не упомнишь.
– Правда? Ну давайте, расскажите нам о каком‑нибудь.
– Вообще‑то, сэр, я бы с радостью, но я немного спешу, и, если вас не затруднит, может быть, вы ответите на несколько вопросов, касающихся Карен?
Он махнул ладонью над столом:
– Спрашивайте, мистер Кензи. Спрашивайте.
– Откуда вы знали мою дочь? – мягко спросила Кэрри Доу.
Я повернул голову, столкнулся с ее взглядом и в глубине зеленых глаз уловил тут же растаявший отблеск чего‑то похожего на горе.
– Она наняла меня полгода назад.
– Зачем? – спросила она.
– Ее домогался мужчина.
– И вы заставили его перестать?
Я кивнул:
– Да, мэм, заставил.
– Ну тогда спасибо, мистер Кензи. Я уверена, Карен это помогло.
– Миссис Доу, – сказал я. – У Карен были враги?
Она смущенно улыбнулась:
– Нет, мистер Кензи. Карен была не из тех, у кого бывают враги. Для этого она была слишком невинным созданием.
Невинным, подумал я. Созданием, подумал я.
Кэрри Доу склонила голову в сторону мужа, и тот подхватил нить разговора:
– Мистер Кензи, если верить полиции, Карен покончила с собой.
– Да.
– Есть какой‑то повод сомневаться в их заключении?
Я покачал головой:
– Нет, сэр.
– Ага. – Он кивнул и с минуту молчал, погруженный в себя, скользя взглядом сначала по моему лицу, а затем по комнате. Наконец он снова посмотрел мне в глаза. Улыбнулся и хлопнул себя по коленям, словно принял окончательное решение. – Думаю, сейчас очень неплохо было бы выпить чаю, не считаете?
Должно быть, в комнате был установлен интерком, или же прислуга стояла прямо за дверью, потому что стоило ему произнести эти слова, как дверь кабинета открылась и в комнату вошла невысокого роста женщина. На подносе она несла изящный медный сервиз на три персоны, выполненный в индийском стиле.
Женщине было за тридцать, и одета она была просто: в шорты и футболку. Короткие, мышиного цвета волосы торчали, как нестриженая трава на газоне. У нее была очень бледная и очень проблемная кожа: щеки и подбородок усыпали прыщи, шею покрывали пятна, а руки – сухая шелушащаяся корка.
Не глядя на нас, она поставила поднос на кофейный столик.
– Спасибо, Шивон, – сказала миссис Доу.
– Да, мэм. Что‑нибудь еще?
Акцент у нее был еще сильнее, чем у моей матери.
– Да, мэм. Что‑нибудь еще?
Акцент у нее был еще сильнее, чем у моей матери. Такой акцент встречается только на севере, в холодных и серых городах, вечно, как тучами, накрытых дымом нефтеперерабатывающих заводов.
Доу промолчали. Они аккуратно расставили сервиз на столе: в одной плошке были сливки, в другой сахар, в третьей – чай, который они разлили по чашкам, таким изящным, что я ближе чем в миле от них и чихнуть побоялся бы.
Шивон ждала, тайком поглядывая на меня из‑под опущенных ресниц.
Доктор Доу закончил чайную церемонию и поднес чашку к губам, но тут заметил, что я так и не притронулся к своей. Шивон все так же стояла слева от меня.
– Господи, Шивон, – сказал он, – ты можешь идти. – Он засмеялся. – Знаешь, ты выглядишь усталой. Почему бы тебе не отправиться домой? Сегодня нам твои услуги больше не понадобятся.
– Да, доктор, спасибо.
– Это
– Ну, вообще‑то, сэр, – сказал я, подняв крышку с плошки со сливками, – меня больше интересует ее жизнь, особенно последние шесть месяцев.
– И почему же? – спросила Кэрри Доу.
Я налил в чашку чаю, добавил немного сахара и сливок. Где‑то там моя мать сейчас переворачивалась в гробу – сливки добавляют в кофе, а в чай – молоко, и никак иначе.
– Она не произвела на меня впечатления человека, готового пойти на самоубийство, – сказал я.
– А разве не все мы к этому готовы? – спросила Кэрри Доу.
Я посмотрел на нее:
– Мэм?
– Ну разве в подходящих – или скорее неподходящих – условиях не все мы готовы пойти на самоубийство? Одна трагедия, вторая трагедия, вот и…
Миссис Доу внимательно смотрела на меня поверх чашки, и я, прежде чем ответить, отпил из своей. Доктор Доу был прав, чай оказался просто отличный, даже со сливками. Прости, мама.
– Вполне возможно, – сказал я. – Но Карен покатилась по наклонной уж очень быстро.
– И к такому выводу вы пришли, поскольку близко ее знали? – сказал доктор Доу.
– Прошу прощения?
Он качнул чашкой в мою сторону:
– Вы были близки с моей падчерицей?
Я посмотрел на него, всем своим видом стараясь продемонстрировать непонимание, и он жизнерадостно приподнял брови.
– Да ладно вам, мистер Кензи. О покойных или хорошо, или ничего, но мы в курсе, что в последние несколько месяцев жизни Карен была, скажем так, неразборчива в интимных связях.
– С чего вы так решили?
– Она вела себя вызывающе, – сказала Кэрри Доу. – Не стеснялась в выражениях, чего раньше за ней не водилось. Пила, принимала наркотики. Печальное зрелище, и к тому же крайне… неоригинальное. Она даже моему мужу предложила свои, гхм, услуги.
Я посмотрел на доктора Доу. Он кивнул и поставил чашку на кофейный столик.
– О да, мистер Кензи. Каждый визит Карен оборачивался для нас какой‑то пьесой Теннесси Уильямса.
– Вот с этой стороной ее характера я не сталкивался, – сказал я. – Мы общались до того, как с Дэвидом произошел несчастный случай.