– А «Приют» куда делся?
– А он вообще был не неоновый.
– И слава богу.
Она хлопнула рукой по конторке.
– Вот и я так сказала!
– Холли! – послышался голос из глубины помещения. – Мне твоя мышь документы обосрала!
– Я мышей не держу! – крикнула она в ответ.
– Ну, значит, это твоя карликовая свинья! Говорил же тебе: не выпускай этих тварей из клеток!
– Я развожу морских свинок, – мягко сказала она, словно делясь со мной сокровенной тайной.
– Я заметил. И хомяков еще.
Она кивнула.
– Были еще хорьки, но они сдохли.
– Жалко, – сказал я.
– Любишь хорьков?
– Вообще‑то нет. – Я улыбнулся.
– Просто у тебя их никогда не было. Они прикольные. – Она прищелкнула языком. – До того прикольные, ты даже не представляешь.
У нее за спиной послышались скрип и щелканье – слишком громкие, чтобы исходить от хомяков, – и в комнату, сверкая хромом, въехала черная инвалидная коляска, в которой восседал Уоррен.
Ног ниже коленей у него не было, зато все остальное поражало габаритами. Он был одет в черную майку, сквозь которую проглядывали могучая грудь и здоровенные, как бревна, руки, увитые толстыми веревками жил. Светлые, почти белые, как у Холли, волосы, выбритые на висках, были зачесаны назад и свисали до плеч. На лице у него играли желваки размером с чайное блюдце. Руки в черных кожаных перчатках с обрезанными пальцами, казалось, были способны переломить телеграфный столб как соломинку.
Он двигался к Холли, не удостоив меня даже беглым взглядом.
– Милая? – сказал он.
Она повернула голову и посмотрела на него с такой всепоглощающей любовью и нежностью, что в помещении стало как будто теснее.
– Да, солнышко?
– Не знаешь, куда я положил таблетки? – Уоррен подъехал к стойке и принялся шарить взглядом по полкам внизу.
– Белые?
На меня он по‑прежнему не смотрел.
– Нет, желтые, которые мне в три часа надо принимать.
Она вскинула голову, пытаясь вспомнить. На ее лице опять появилась та же восхитительная улыбка, она хлопнула в ладоши, и Уоррен тоже улыбнулся, осчастливленный.
– Ну конечно знаю! – Она полезла под конторку и вытащила янтарного цвета пузырек. – Не тормози.
Она кинула ему таблетки. Уоррен поймал их, не глядя и продолжая смотреть на нее.
Бросив две штуки в рот, он разжевал их и, не отрывая глаз от Холли, сказал:
– Чего тебе здесь надо, Магнум?
– Хочу посмотреть вещи покойницы.
Он взял Холли за руку и провел большим пальцем по тыльной стороне ее ладони, изучая ее так пристально, словно хотел запомнить каждую веснушку.
– Зачем тебе?
– Она умерла.
– Это ты уже говорил. – Он перевернул ее ладонь и стал водить по ней пальцем.
Холли запустила свободную руку ему в волосы.
– Она умерла, – сказал я, – и всем на это насрать.
– Ага. А тебе нет. Потому что ты такой весь из себя хороший. Так?
Теперь он водил пальцем по ее запястью.
– Стараюсь.
– Эта женщина… Невысокая такая блондинка? Сидела на колесах и с семи утра хлестала «Мидори».
– Невысокая блондинка. Про остальное мне неизвестно.
– Иди сюда, милая. – Он ласково тянул к себе Холли, пока она не очутилась у него на коленях, и откинул у нее с шеи пряди волос.
Уоррен повернул голову, прижавшись ухом к груди Холли, и наконец удостоил меня взгляда.
Присмотревшись к нему, я удивился, до чего молодо он выглядит. Ему, наверное, не было и тридцати. Голубые, как у ребенка, глаза, гладкие щеки, чистая и загорелая, как у серфера, кожа.
– Читал, что сказал Денби про «Третьего человека»? – спросил он.
Я решил, что он имеет в виду Дэвида Денби – кинокритика, пишущего в журнале «Нью‑Йорк». Странно было слышать о нем от такого человека, как Уоррен, особенно после того, как его жена явно не поняла, о каком фильме я говорил.
– Не припоминаю.
– Он сказал, что в послевоенном мире ни один взрослый человек не имеет права быть таким невинным, как Холли Мартенс.
– Эй, – сказала его жена.
Он коснулся ее носа кончиком пальца.
– Киногерой, милая. Не ты.
– А, ну тогда ладно.
Он снова посмотрел на меня:
– Согласны, мистер сыщик?
Я кивнул:
– Я всегда думал, что единственным героем в этом фильме был Кэллоуэй.
Он щелкнул пальцами:
– Тревор Ховард. Я тоже так думал.
Он перевел взгляд на жену, и она зарылась лицом в его волосы.
– Вещи этой женщины… Ты ведь не надеешься найти там что‑нибудь ценное?
– Типа драгоценностей?
– Драгоценности, фотоаппарат, любое дерьмо, которое можно загнать.
– Нет, – сказал я. – Я надеюсь найти причину ее смерти.
– Женщина, которой ты интересуешься, останавливалась в номере 15Б. Невысокая, блондинка, назвалась Карен Веттерау.
– Она‑то мне и нужна.
– Пошли. – Он махнул рукой в сторону небольшой деревянной дверцы за стойкой. – Вместе посмотрим.
Я подошел поближе к коляске. Холли приподняла голову и посмотрела на меня сонным взглядом.
– Почему ты решил мне помочь? – спросил я.
Уоррен пожал плечами:
– Потому что Карен Веттерау никто не помог.
За мотелем, ярдах в трехстах, находился сарай, к которому вела черная от машинного масла тропка, проложенная через хилую рощицу деревьев с кривыми или поломанными стволами. Уоррен Мартенс катил вперед в своей инвалидной коляске. Под колесами хрустели полусгнившие ветки и чавкала каша из палой листвы, скопившейся здесь за многие годы. По пути без конца попадались крохотные бутылочки из‑под спиртного и ржавые автомобильные детали. Мы миновали фундамент какого‑то строения, рассыпавшегося еще во времена Линкольна. Несмотря ни на что, Уоррен продолжал ехать вперед, как будто под ним расстилалось свежеуложенное асфальтовое шоссе.
Холли осталась в конторе – на тот случай, если вдруг появится клиент, которому не хватило места в «Рице». Мы с Уорреном вышли через заднюю дверь, спустились по деревянному пандусу и направились к ветхому сараю, где он хранил бесхозное имущество, брошенное постояльцами. В рощице он меня обогнал. Он мчался так быстро, что спицы колес гудели от напряжения. Сзади на коляске гордо реял орел «харли‑дэвидсона», а по бокам красовались наклейки: «БАЙКЕРЫ ПОВСЮДУ», «ДЕНЬ ПРОШЕЛ – И СЛАВА БОГУ», «БАЙКЕРСКАЯ НЕДЕЛЯ, ЛАКОНИЯ, НЬЮ‑ГЕМПШИР» и «ЛЮБОВЬ ЕСТЬ».
– Какой у тебя любимый актер? – спросил он, полуобернувшись через плечо. Его могучие руки продолжали без устали вращать колеса коляски.
– Из старых или современных?
– Современных.
– Дензел, – сказал я. – А у тебя?
– Я бы сказал, Кевин Спейси.
– Хороший актер.
– Я его фанат еще со времен «Умника». Помнишь этот сериал?
– Мел Профитт, – сказал я.