Жидкие волосы объявят вне закона, и, как только атмосфера веселья окончательно покинет эти места, ни у кого не останется сомнений, что прогресс налицо.
Пока мы ехали извилистой дорогой вдоль пляжа, мне пришло в голову, что, если у меня когда‑нибудь появятся дети и я захочу отвести их туда, где был счастлив когда‑то, то окажется, что показывать мне им нечего, кроме новостроек.
БМВ добрался до конца дощатого настила и свернул налево, затем направо и еще раз налево и зарулил на песчаную подъездную дорожку, которая вела к маленькому белому дому с зелеными ставнями.
– Чего он там вытворяет?
– Кто?
– Бубба. – Энджи покачала головой, глядя в зеркало заднего вида.
Я посмотрел туда же и увидел, что Бубба припарковал свой черный фургон на обочине, ярдах в пятидесяти. Он выпрыгнул из машины и бросился бежать, свернув в проулок между двумя домами, как две капли воды похожими на дом Рыжего, и растворился где‑то на задних дворах.
– Это, – сказал я, – в наш план не входило.
– Рыжик в доме, – сказала Энджи.
Я развернулся и поехал назад по улице, поравнялся с фасадом, увидел, как Рыжий запирает за собой дверь, и продолжил двигаться дальше, мимо фургона Буббы. Ярдов через двадцать я притормозил с правой стороны дороги, перед участком, на котором стоял недостроенный дом – родной брат всех остальных на этой улице.
Мы с Энджи вылезли из машины и пешком направились к фургону Буббы.
– Ненавижу, когда он так поступает, – сказала она.
Я кивнул:
– Иногда я забываю, что он способен к самостоятельным действиям.
– Я знаю, что он способен к самостоятельным действиям, – сказала Энджи, – но вот к каким именно? Это мне по ночам спать не дает.
Мы приблизились к задней части фургона как раз в тот момент, когда из проулка выскочил Бубба. Он оттолкнул нас в сторону и распахнул задние двери.
– Бубба, – начала Энджи. – Куда это ты сорвался?
– Ш‑ш‑ш… Не мешай. – Он забросил в фургон секатор, схватил с пола спортивную сумку и захлопнул двери.
– Что ты?..
Он прижал палец к моим губам:
– Ш‑ш‑ш… Поверь мне, все будет ништяк.
– А этот ништяк, случайно, не с часовым механизмом? – поинтересовалась Энджи.
– А что, хочешь? – Бубба снова потянулся к дверце фургона.
– Нет, Бубба. Не хочу. Ну ни капли.
– О! – Он опустил руку. – Некогда. Сейчас вернусь.
Он отпихнул нас и, пригибаясь, побежал к дому Рыжего. Когда Бубба бежит по вашей лужайке, заметить его так же легко, как слона в посудной лавке, даже если он пригибается. Весит он чуть меньше рояля и чуть больше холодильника, у него лицо отмороженного младенца, на лоб спускаются пуки каштановых волос, а голова покоится на шее обхватом с талию носорога. Вообще‑то он и двигается почти как носорог, переваливаясь и чуть кренясь вправо, но, как ни странно, очень быстро.
Мы со слегка отвисшей челюстью наблюдали, как он опустился на колени перед БМВ, отмычкой вскрыл замок – я за это время не успел бы открыть его и ключом – и распахнул дверь.
Мы с Энджи напряглись, ожидая воя сигнализации, но все было тихо. Бубба полез в салон, что‑то вытащил оттуда и запихнул в карман пальто.
Энджи сказала:
– Что за фигню он затеял?
Бубба раскрыл спортивную сумку. Порылся в ней, пока не нашел то, что искал. Это был маленький черный предмет прямоугольной формы, который он засунул в машину.
– Это бомба, – сказал я.
– Он же обещал, – сказала Энджи.
– Ага, – сказал я.
– Но он же псих. Ты что, забыла?
Бубба протер рукавом пальто все места, каких касался внутри и снаружи машины, аккуратно захлопнул дверь и бегом направился к нам через лужайку.
– Я, – сказал он, – просто офигенно крут.
– Согласен, – сказал я. – А что ты сделал?
– Круче меня никого не было, нет и не будет. Я сам себе иногда удивляюсь.
Он открыл заднюю дверь фургона и швырнул на пол спортивную сумку.
– Бубба, – сказала Энджи. – Что у тебя в сумке?
Бубба чуть не лопался от гордости. Он раскрыл сумку и жестом пригласил нас заглянуть внутрь.
– Мобильники! – с радостью десятилетнего пацана объявил он.
Я посмотрел в сумку. Он был прав. Штук десять или двенадцать телефонов – «Нокии», «Эриксоны», «Моторолы»… В основном черные, некоторые – серые.
– Отлично, – сказал я Буббе, лицо которого лучилось восторгом. – А почему?
– Потому что твоя идея была
– Да?
– Прости, – сказал я.
– За что?
– За то, что сомневался в тебе. Вот. Счастлив?
– И за то, что говорил со мной свысока.
– И за то, что говорил с тобой свысока, тоже.
– И за то, что разговаривал пренебрежительным тоном, – добавила Энджи.
Я гневно уставился на нее.
– Да, вот это самое, что она сказала. – Бубба указал пальцем на Энджи.
Энджи оглянулась через плечо:
– Вот он, выходит.
Мы все залезли в фургон, и Бубба захлопнул за нами дверь.