– Нет, Тони, спасибо. Я решил перестать пить пиво на завтрак.
– Религия не позволяет, да?
– Что‑то вроде того.
Он скрестил ноги, подтянул лодыжку к поясу и запрыгал на одной ноге, пытаясь натянуть ботинок.
– Наручники надевать будешь?
– Ты бежать собираешься?
Он каким‑то образом ухитрился надеть ботинок и зашатался, поставив ногу на пол.
– He‑а. Ты ж меня знаешь.
Я кивнул:
– Ну, тогда никаких наручников.
Он благодарно улыбнулся, оторвал от пола другую ногу и снова запрыгал, пытаясь натянуть второй ботинок. Ему это удалось, и он рухнул на диван, переводя дыхание. Шнурков у ботинок не было, только застежки‑липучки. Поговаривали, что… А, сами догадываетесь, что именно о нем говорили. Тони застегнул липучки и встал.
Я дал ему собрать смену одежды, «геймбой» и несколько комиксов, чтобы в пути не скучал. У двери он остановился и с надеждой взглянул на холодильник:
– А можно я на дорожку себе возьму?
Какой вред от пива для парня, который в тюрьму едет, подумал я.
– Ладно, бери.
Тони открыл холодильник и вытащил целую упаковку, двенадцать банок.
– Ну, – сказал он, когда мы шли от домика к машине, – это на всякий случай. Вдруг в пробку попадем, или еще чего.
Мы и вправду попали в пару пробок – сначала на выезде из Льюистона, затем из Портленда и в паре пляжных поселков, Кеннебанкпорте и Оганквите. На смену мягкому утреннему свету пришло белесое марево дня, придававшее деревьям, дорогам и машинам бледный, жесткий и злой блеск.
Тони сидел на заднем сиденье черного «чероки» 91‑го года выпуска – эту машину я взял весной, когда двигатель моей «Краун‑Виктории» скончался. Для охоты за беглецами «чероки» подходил идеально – между сиденьями была установлена железная решетка, а сзади находилась прикрученная к полу лежанка. Тони сидел по другую сторону решетки, прижавшись спиной к запаске. Он вытянул ноги, словно кошка, греющаяся на подоконнике, открыл третью банку пива и оглушительно рыгнул.
– Хоть бы извинился, что ли.
Тони поймал мой взгляд в зеркале заднего вида.
– Пардон. Не знал, что тебя так беспокоят эти, как их?
– Правила приличия?
– Они самые, ага.
– Тони, если я позволю тебе думать, что в моей машине можно рыгать, то ты посчитаешь, что и отлить в ней тоже можно.
– Не, брат. Хотя – да, надо было пустую бутылку с собой захватить.
– На следующей заправке остановимся, там и отольешь.
– Хороший ты парень, Патрик.
– Ага, это точно.
На самом деле останавливаться нам пришлось не один раз – и в Мэне, и в Нью‑Гемпшире. Собственно, ничего удивительного – чего еще ждать, если позволил направляющемуся в тюрьму алкоголику прихватить с собой целую упаковку пива, – но, по совести сказать, меня это не так уж и напрягало. Находиться в компании Тони все равно что проводить вечер с двенадцатилетним племянником, который, может, и туповат, но уж никак не злодей.
Когда мы проезжали Нью‑Гемпшир, «геймбой» Тони перестал пищать и пиликать. Я взглянул в зеркало заднего вида и увидел, что он отрубился: лежал и тихо похрапывал, а одна нога дергалась взад‑вперед, как собачий хвост.
Мы только‑только въехали на территорию Массачусетса, и я включил радио, надеясь, что мне повезет и я поймаю сигнал WFNX, хотя находился далеко от их и так слабоватого передатчика. Имя Карен Николс всплыло из месива белого шума. Бежавшие по экранчику торпеды цифры на секунду замерли на отметке «99,6», и сквозь статику пробился слабый сигнал: «…Карен Николс из Ньютона, спрыгнувшая…» Автомагнитола настроилась на следующую станцию.
Я потянулся к кнопке ручной настройки, чтобы вернуться на волну 99,6, и машину слегка повело в сторону.
Тони проснулся:
– А, чего?
– Тихо, – шикнул я, прижав палец к губам.
«…как сообщает источник в полицейском управлении. На данный момент неизвестно, как мисс Николс смогла пробраться незамеченной на площадку обозрения здания Бостонской таможни. А теперь о погоде…»
Тони потер глаза.
– Хрен знает что творится, а?
– Ты что‑то об этом слышал?
Он зевнул:
– Утром по телику говорили. Телка эта взяла и сиганула голышом со здания таможни, будто забыла, что с гравитацией не шутят. Понимаешь, да? Гравитация – серьезная штука.
– Заткнись, Тони.
Он дернулся, будто я отвесил ему оплеуху, отвернулся и полез за очередной банкой пива.
В Ньютоне наверняка жила не одна Карен Николс. Может, их там даже было несколько. Обычное ведь, банальное американское имя. Такое же скучное и распространенное, как Майк Смит или Энн Адамс.
Но в животе у меня разливалось холодное и мерзкое предчувствие, что прыгнувшая с площадки обозрения Карен Николс была именно той девушкой, с которой случай свел меня полгода назад. Той, что гладила носки и коллекционировала плюшевых зверюшек.
И я не думал, что она из тех, кто прыгнул бы голышом с крыши. И тем не менее я знал. Я знал.
– Тони?
Он взглянул на меня глазами раненого и брошенного под дождем хомячка:
– Да?
– Извини, что я на тебя рявкнул.
– А, да ладно. – Он отпил пива, не сводя с меня настороженного взгляда.
– Вот эта женщина, которая прыгнула, – сказал я, сам не до конца понимая, зачем объясняю все это Тони. – Возможно, я ее знал.
– Ой, блин. Соболезную, брат. Иногда на людей просто находит, а?
Я глядел на расстилающееся впереди шоссе, сине‑стальное под жесткими лучами солнца. Даже несмотря на включенный на максимум кондиционер, я все равно чувствовал, как жара покалывает макушку.
Глаза у Тони блестели, и выплывшая наружу улыбка была слишком широкой, слишком зубастой.
– Знаешь, иногда оно будто само тебя зовет.
– Бухло?
Он покачал головой.
– Вот как с этой твоей подружкой, которая прыгнула… – Он встал на колени, уперся лицом в разделявшую нас решетку. – Короче, я однажды катался на катере с одним корешем, так? Я и плавать‑то не умею, а тут мы прямо
Я улыбнулся его отражению в зеркале заднего вида:
– Возможно, что‑то типа того. Я уже и сам не знаю.
Он сел.
– Вот так вот я себя чувствовал на том катере. Может, твоя подруга, она то же самое думала прошлым вечером.