Боже! Они опять все перепутали!… Ну, да ладно. Скажите‑ка мне лучше, вы готовы к подвигу: а кто из вас любит французиков?
Все . Все!
Гуревич(саркастически). Все?
Все(опомнившись). Никто!
Гуревич . Ну, то‑то же. Тут уж слишком обильный криминал: и правый бок Багратиона, и живот Александра Пушкина, и левый глаз Кутузова, и…
Коля(пьяненький). Но это же турки!… Глаз у Кутузова…
Прохоров . При чем здесь турки? Какие еще такие турки?! Всех турок уже давно перестрелял из ружья наш болгарский товарищ Антонов на площади святого Петра в Риме. А я лично видел хорошую картину: на ней изображен Кутузов, и он въезжает на коне не помню куда, но с двумя глазами…
Гуревич . В том‑то все и дело. Русский не должен быть одноглазым. Вот они – они могут себе позволить эту роскошь, все эти адмиралы Нельсоны‑Рокфлеры. А мы – нет, мы не можем. Тревожная обстановка во Вселенной обязывает нас глядеть в оба. Да.
Аплодисменты.
Коля . Но… Лиссабон… наш такой красивый Лиссабон!…
Прохоров . А это еще что за Лиссабон? Что такое вообще – Лиссабон? Облить его водой со всех сторон и никого не выпускать! Вот так. Или – поджечь его со всех сторон и никого не выпускать!…
Гуревич . Одно только слово «Лиссабон» – мне уже противно слушать. У меня разливается желчь, когда при мне говорят «Лиссабон». А разве должна разливаться желчь у человека? Нет, она разливаться не должна… Значит, и Лиссабона быть не должно!
Аплодисменты.
Тебе, Коля, нужен Лиссабон?
Коля . Не‑а…
Гуревич . А тебе, Витя?
Витя . Нисколечко.
Гуревич . Вот видите: на свете существуют вещи, решительно никому не нужные, – цветут, благоухают и существуют. Тогда как человечеству не хватает самого насущного. Короче, Лиссабона не будет… Но при этом могу ли я рассчитывать на своих стратегических союзников?
Все(вразнобой). Можешь, можешь, Гуревич! Давай еще шлепнем по маленькой!…
Гуревич . Самое время.
Шлепают по маленькой.
Сережа . Добрый день, быть может, вечер, я знать, конечно, не могу, привет от чистого сердечка я передать тебе спешу. Здравствуй, покойная мама, с приветом к тебе твой сын Федя. (И вдруг захохотал – необычайно – ведь его никто не видел даже улыбающимся. Прохохотав и закрутившись волчком, падает на пол, бьется в странных пароксизмах.)
Все на время немеют. Музыка.
Гуревич(нахмурившись) Ну, что ж… Мама оказалась жива – и он от этого оказался мертв… В истории уже бывали случаи смерти от внезапно доставленного радостного известия. Мишель Монтень.
Стасик(сбрасывает с себя позу мавзолейного часового и снова начинает пульсировать из угла в угол палаты). Рожденные под знаком качества пути не помнят своего. Но мы – отребье человечества – забыть не в силах ничего! Расслабьтесь, люди, потрясите кистями. И, пожалуйста, не убивайте друг друга, – это доставит мне огорчение. Бог мудрее человеков! Держитесь за ризу Христову! (И снова окаменевает: на этот раз в коленопреклоненной и молитвенной позе.)
Гуревич(вдохновенно продолжает). А если нет Лиссабона – понятное дело, остальные континенты проваливаются сами собой. Близятся сроки Воздаяния! Выпьем по махонькой, дорогие собратья, чтобы приблизить эти сроки!…
Алеха(первым выпивает, крякает и пробует возобновить представление).
Пум‑пум‑пум‑пум,
пум‑пум‑пум‑пум.
Вот он, вот он, конец света!
Завтра встанем в неглиже,
Встанем– вскочим; свету нету,
Правды нету,
Денег нету,
Ничего святого нету,
Рейган в Сирии уже!
Хор(уже успевших выпить).
Ничего на свете нету!
Рейган в Вологде уже!
Гуревич . Ша! Пьяная бестолочь! Вы, оказывается, ничего не поняли из моих вдохновенных прозрений! Вы все перепутали!
Прохоров . Мы все отлично поняли, Гуревич. Но только ты забыл про то, что есть ООН и Перес де Куэльяр…
Гуревич . Ну, и пусть. Все равно ведь, никто из нас не будет спасать зачумленный мир! И вы все, пируя, не забывайте о чуме! Пир – это хорошо, но есть вещи поважнее, чем пир.
Звук вначале непонятный. Будто кто‑то с размаху затворил за собой дверь на щеколду. Все поворачиваются. А это – Вова. А это – Вовин рот, раскрытый в продолжении всего акта, – захлопывает всегда. Почти в то же время обрываются храпы комсорга Еремина под белой простыней. За стеной – «Липа вековая».
Коля(шатаясь, подходит к Вове и прикладывает ухо к его сердцу). Вова! Дядя Вова! Куда ты уходишь?!… Не уходи. В лесу‑то ведь сейчас как хорошо! И дух такой духовитый!… (По‑ребячески плачет) Гамбузии плещутся в пруду… расцветают медуницы…
Вова не откликается.
Прохоров . Ну, почему бы действительно не отпустить человека в деревню?… Ведь просился же, каждый день просился – и всякий раз отказывали. Вот и зачах человек от тоски по лесным пространствам…
Гуревич . За упокой…
Четверо оставшихся, под все длящуюся «Липу вековую», выпивают за упокой.
Прохоров(в упор смотрит на Гуревича). И чем же все‑таки кончится… вся эта серия наших побед над замученным миром?
Гуревич(с пафосом). Я поведу вас тропою грома и мечты! Распростертие крыльев наших будет во всю ширину земли! Не лишайте себя предрассветных чувств! Свистать всех наверх! Еще по бокалу! За солнечное сплетение обстоятельств!…
Алеха(голосом хриплым и павшим). Ура…
Витя, выпив, тоже оседает на койку, рядом с Алехой. Его начинает неудержимо рвать шахматными пешками и костяшками домино. Сотрясаясь всем своим телом, он делает несколько конвульсивных движений ногами – и падает в постель, бездыханный. Гуревич и Прохоров загадочно смотрят друг на друга. Свет в палате, неизвестно почему, начинает меркнуть.
Стасик(встает с колен. Забегал в последний раз). Что с вами, люди? Кто первый и кто последний в очереди на Токтогульскую ГЭС? Отчего это безлюдно стало на Золотых пляжах Апшерона? Для кого я сажал цветы? Почему?… Почему в тысяча девятьсот семидесятом году ЮНЕСКО не отметило две тысячи лет со дня кончины египетской царицы Клеопатры?!… (И снова замерзает, на этот раз со склоненной головою и скрестив на груди руки, а‑ля Буонапарте в канун своего последнего Ватерлоо. И так остается до предстоящего через несколько минут вторжения медперсонала.)
Прохоров . Алеха!
Алеха(тяжело дышит). Да… я тут…
Прохоров(тормошит). Алеха!…
Алеха . Да… я тут… прощай мама… твоя дочь Любка… уходит… в сырую землю. (Запрокидывается и хрипит.) Мой пепел… разбросайте над Гангом…
Хрипы обрываются.
Прохоров . Так что же это… Слушай, Гуревич, я видеть начинаю плохо… А тебе – ничего?… (Уже исподлобья.)
Гуревич . Да видеть‑то я вижу. Просто в палате потемнело. И дышать все тяжелее… Ты понимаешь: я сразу заметил, что мы хлещем чего‑то не то…
Прохоров . Я тоже почти сразу заметил… А ты, если сразу заметил, почему не сказал?
Гуревич . Мне просто показалось…
Прохоров . Что тебе показалось?… А когда уже передохла половина палаты, тебе все еще казалось?… (Злобно.) Умысел у тебя был.