Военный суд был чертовски суров, даже после перемирия. О Боже! Почему они не хотят отпустить человека домой?
Женщина в ярко-синей шляпке прошла мимо них. Перед Эндрюсом промелькнуло белое, чересчур напудренное лицо; ее бедра дрожали, как желе, под синей юбкой, при каждом резком стуке ее высоких каблуков по панели.
– Ага, это никак Дженни. Я рад, что она не заметила меня! – Фюзелли расхохотался. – Я должен был пойти на свидание с ней в один вечер на прошлой неделе, но мы так мертвецки нарезались, что я не в состоянии был пошевельнуться.
– В какой ты теперь части?
– Я в кашеварах здесь. – Фюзелли указал большим пальцем на дверь строения. – Неплохая служба: два дня в неделю гуляю, учений нет, кормят хорошо… По крайней мере имеешь все, что нужно… Но это, действительно, был ад в дисциплинарке – вывозить отбросы, грузить уголь…
– Но теперь ты скоро должен отправиться домой. Разве нет? Они не могут отчислить тебя, пока не вылечат.
– Черт побери, откуда мне знать? Некоторые парни тут говорят, что мою болезнь никогда нельзя вылечить.
– Ты не находишь, что работа в нестроевой части здорово скучная?
– Не хуже всякой другой. А что ты делаешь в Париже?
– Учебный отдел.
– Это что такое?
– Люди, пожелавшие заниматься здесь в университете и сумевшие этого добиться.
– Вот еще! Я рад, что мне больше не надо ходить в школу.
– Ну, будь здоров, Фюзелли!
– Будь здоров, Эндрюс!
Фюзелли повернулся и пошел, переваливаясь, к группе у дверей. Эндрюс поспешил уйти. Когда он завернул за угол, перед ним промелькнул в последний раз Фюзелли: заложив руки в карманы и скрестив ноги, он стоял, прислонившись к стене у дверей в казармы.
– Ах, этот бедный солдатик! Как он промок, бедняжка! – прозвучал около него тонкий, дрожащий голос.
Он обернулся – девушка предлагала ему поделиться зонтиком.
– О, это американец! – сказала она, еще словно говоря сама с собой.
– Благодарю вас, не стоит.
– Как не стоит? Не церемоньтесь!
Он встал под зонтик рядом с ней.
– Только вы должны позволить мне держать зонтик!
– Пожалуйста.
Принимая из ее рук зонтик, он поймал ее взгляд и сразу перестал доискиваться.
– Вы ведь девушка из «Пляшущей Крысы»?
– А вы сидели за соседним столом с товарищем, который все пел.
– Как забавно!
– А тот-то! Вот весельчак! Страсть смешной! – Она расхохоталась; ее голова, втиснутая в маленькую круглую черную шляпу, качалась сверху вниз под зонтиком.
Эндрюс также засмеялся. Когда они переходили через бульвар Сен-Жермен, таксомотор чуть было не переехал их и брызнул на них огромным комком грязи. Она уцепилась за его руку и остановилась, покатываясь от смеха.
– Вот ужас-то, вот ужас! – восклицала она.
Эндрюс смеялся не переставая.
– Но держите же зонтик как следует. Вы позволяете дождю мочить мою лучшую шляпу, – сказала она.
– Вас зовут Жанна? – сказал Эндрюс.
– Нахал! Вы слышали, что мой брат меня так называл? Он вернулся на фронт в ту же ночь, бедный мальчик. Ему только девятнадцать… Он очень умный… О, как я счастлива теперь, что война кончена!
– Вы старше его?
– На два года… Я – глава семьи… Это высокое положение.
– Вы всегда жили в Париже?
– Нет, мы из Лиона… Это из-за войны.
– Вы беженцы?
– Не называйте нас так.
– Вы беженцы?
– Не называйте нас так. Мы работаем! Эндрюс засмеялся.
– Вы далеко идете? – спросила она, заглядывая ему в лицо.
– Нет, я живу в этих краях. Меня зовут так же, как вас.
– Жан? Как смешно!
– Вы куда идете?
– На улицу Декарта.
– Я живу около вас.
– Но вы не должны заходить. Наша швейцариха – просто тигрица. Этьен называет ее Мадам Клемансо. Мой брат социалист, он наборщик в «Юманите».
– Правда? Я часто читаю «Юманите».
– Бедный мальчик, он прежде клялся, что никогда не поступит в армию. Он думал отправиться в Америку.
– Теперь это ему бы не помогло, – с горечью сказал Эндрюс. – А вы чем занимаетесь?
– Я? – Угрюмая горечь чувствовалась в ее тоне. – Зачем вам это сообщать? Я работаю у портнихи.
– Как Луиза.
– Вы слышали «Луизу»? О, как я плакала!
– Почему это навело на вас такую грусть?
– Сама не знаю… Но я еще изучаю стенографию… Вот мы и дошли…
Огромная масса Пантеона туманно высилась перед ними сквозь дождевую завесу. Дальше была чуть заметна башня церкви Сент-Этьена-дю-Мои. Дождь ревел вокруг них.
– О, как я промокла! – сказала Жанна.
– Послушайте, «Луиза» идет послезавтра в Комической опере. Хотите пойти со мной?
– Нет, я буду слишком много плакать.
– Я также заплачу.
– Но это не…
– Это перемирие, – прервал ее Эндрюс.
Они оба засмеялись.
– Ну хорошо. Подождите меня в кафе в конце бульвара Сен-Мишель в четверть восьмого. Но вы, вероятно, не придете?
– Клянусь, что приду! – пылко воскликнул Эндрюс.
– Увидим.
Она быстро повернула в улицу около церкви. Эндрюс остался один среди проливного дождя и бурного клокотания водосточных труб. Он чувствовал себя спокойным и усталым. Когда он добрался до своей комнаты, он заметил, что у него в кармане не было спичек. Свет не проникал в окно, через которое доносился свистящий шум дождя на дворе. Он споткнулся о стул.
– Ты пьян? – раздался голос Уолтерса, задушенный одеялами. – Там, на столе, есть спички.
– Но где, к черту, стол?
Наконец его рука, шаря по столу, нащупала коробку спичек. Красный и белый огонек спички ослепил его; он замигал глазами; его ресницы были до сих пор увешаны дождевыми каплями. После того как он зажег свечу и поставил ее на стол, среди нотной бумаги, он начал срывать с себя платье, с которого текла вода.
– Я только что встретил очаровательную девушку, Уолтерс. – Эндрюс стоял голый около груды своей одежды и растирал себя полотенцем. – Ах! Как я промок! Но это самая очаровательная особа из всех, кого я встречал с тех пор, как я в Париже.
– Мне казалось, ты говорил, что хочешь оставить девушек в покое?
– Наверное, я сказал «девок».
– Ну, всякая девушка, которую можно подобрать на улице…
– Чепуха!
– Я полагаю, что они все в таком роде в этой проклятой стране. Боже, как отрадно мне будет взглянуть на славную, милую, здоровую американскую девушку!
Эндрюс ничего не ответил. Он потушил свечу и лег спать.
– У меня новое занятие, – продолжал Уолтерс. – Я работаю в конторе учебной команды.
– На кой это тебе черт? Ты ведь приехал сюда, чтобы слушать лекции в Сорбонне.
– Конечно! Я и посещаю теперь большую часть лекций.