– Мы находимся в основном здесь. Сюда же приедет и вся компания, но, к сожалению, примерно часа через два – раньше у них не получается. – Лариса напряглась, но промолчала. Валерий продолжал давать пояснения, инструкции, продолжал знакомить с распорядком, правилами игры, самой игрой. – В комнате напротив раздевалка для мужчин, дальше по коридору дверь – раздевалка для женщин. Там халаты, а на ноги – деревянные колодки типа сабо. В переодевании много вариантов. Для… уже не знаю, как правильно сказать – для парки, парства, парения, выпаривания, короче, в парилку тоже можно идти по-разному. Сначала переодеваешься…
– Может, мне записывать? Более педантичных правил развлечения я еще не слыхала.
– Скоро конец. Запомнишь и так. В раздевалке снимешь всю верхнюю одежду.
– Ну, ну. Давай дальше рисуй.
– Сверху надеваешь халат и на ноги это деревянное безобразие. Если париться вместе, то наиболее пристойный вариант – ты в купальнике, я в плавках. Но такое парение не парение. Плохо и здоровья не прибавляет.
– Другой вариант?
– Наиболее оптимальный: женщины и мужчины отдельно. Ты идешь в халате, в предпарилке раздеваешься, берешь дощечку, чтоб на ней сидеть. В парилке садишься. Высоту выбираешь по вкусу и, пропарившись, либо встаешь под холодный душ, либо идешь в бассейн. Там полотенце. Ты вытираешься, надеваешь халат, возвращаешься сюда, закусываешь, просто развлекаешься, получаешь порцию разнообразнейшего кейфа – льется вино, играет музыка, веселое застолье. Затем новый цикл.
– Хорошо. Все ясно, но, может, подождем остальных? Как-то мне не по себе: раздеться сейчас и прийти сюда в халате.
– Таковы правила игры. И, как говорится, без всяких эротических моментов. Сейчас пошли женщины. Сейчас вам. Иди и ты. Вы выйдете – пойдем мы. После парилки расходятся по своим комнатам.
Лариса пошла переодеться. В предпарилке она скинула халат, взяла дощечку и вошла в святая святых этого нового оздоровительно-развлекательного культа. Сумасшедший жар охватил ее, дыхание перехватило, защипало губы, появилась резь в глазах. Лариса удержалась, не выскочила сразу, а стала осматриваться. В конце концов, люди же утверждают, что получают удовольствие. Жар шел от решетчатой кирпичной стенки. Напротив нее – трехъярусная скамья. На самом верху сидела женщина – нога на ногу, руки сцеплены на коленях. На нижней полке, неестественно выпрямившись, сидела еще одна, в напряженной позе человека, ожидающего приема у большого начальства, ладони ее тоже лежали на коленях.
Лариса стояла в растерянности, несмотря на все инструкции, не зная, что делать, но точно понимая, что хуже всего сейчас наверху.
– Доброго пару! – сказала одна из женщин. – Вы как привыкли, с верхней полки начинать или внизу сначала посидите?
– Я люблю сразу наверху, а потом перейти вниз, – сказала другая, тем самым показав Ларисе, что она уже принята в сонм парящих и парящихся.
– Я лучше внизу сяду, – с трудом ответила Лариса.
– Вы давно последний раз были в сауне?
Лариса не решилась показать себя бывалой дамой финских бань и честно сказала:
– Я вообще впервые в таком заведении.
Женщины оживились, стали давать советы, наставлять, учить, говорили, где сидеть, как дышать.
– Вот, видите, вы уже покраснели. Как пот повалит по телу, так самая прелесть, самая польза и начнется.
Постепенно Лариса привыкла к этой адской атмосфере и начала рассматривать своих товарок, своих наставников в этом ужасе. Они выглядели разморенными, разваливающимися, не чувствовались мышцы, не чувствовалось тела: груды двигающегося вещества, неспособного ни к каким жизнелюбивым проявлениям.
Краснота стала приобретать мраморный вид – красные полосы, пятна, прожилки чередовались со светлыми участками. По лицу, спине, по груди струйками тек пот. И эта ужасная "мраморность"! "Да это же капилляростаз! Ситуация критическая – впору начинать реанимацию. Чему они радуются? Нарушение микроциркуляции… Капельница, спазмолитики нужны. Нарушен электролитический баланс. Лечить надо. Словно у меня не так, как у них! Я ведь в таком же положении".
– Теперь в холодную воду. Видите, по коже пятна красные и белые? Теперь холод хорош. Видите?
– Вижу, конечно, вижу. Выглядит довольно страшно.
– Это самое время. Самый раз. Прелесть. Пойдемте. Они вышли из парилки. Одна тотчас кинулась в бассейн, вторая стала под душ. Лариса подошла к краю бассейна. Яма в полу, выложенная изнутри кафелем, размеры два на четыре метра. Глубина не видна: вода мутновата и покрыта немножко маслянистой пленкой. Впрочем, может, это просто необъективный глаз Ларисы. Сколько же людей за сегодняшний день окуналось в это большое корыто? Она пошла под душ.
После жара холодная вода била гвоздями по чуть прикрытым распарившимся нервам.
Ее охватил ужас от этого развлечения. Она вышла из-под холодной струи.
– Нет. Все. Это не по мне.
– Что вы? Сейчас еще один тур.
– Нет. Я вытираюсь и иду.
– Ну, ладно. Тогда и мы за компанию пойдем. Пусть мужики теперь.
Лариса стала растираться и по мере высыхания приходила в себя, вновь обретала дар речи. Ее разбирало неправедное зло (впрочем, бывает ли зло праведным?), и от этого она стала многословной, многоречивой:
– И мне говорят, что это полезно! Что это хорошо!
– А как же! Становишься легкой, тело чистое.
– Чистое, потому что баня. Что здесь может быть полезным?!
– Все поры открываются…
– Да зачем вам открывать все поры?! Да для чего вы, любители этих бань, каждый раз талдычите про эти поры? Кому и для чего нужно их раскрывать? Ведь если вы идете в баню мыться и предварительно паритесь, тогда понятно: вы распариваетесь, раскрываете свои несчастные поры, по которым выходит содержание кожных желез. Это содержимое вы растворяете мылом и смываете. Кожа обезжиривается, становится сухой и чистой. Тогда понятно. Но вы же все, любители этого счастья, вы же сразу в холод быстрей, то есть торопитесь закрыть, спазмировать свои любимые поры. Быстрее под душ, и никакого мыла. Вы же приходите для удовольствия, для ловли кейфа. Ваши поры открылись неизвестно зачем, и вы их тут же старательно захлопнули.
– Какая вы горячая. А почему вы это знаете? Может, все не так?
– Может, не так. Но я врач и говорю со своей точки зрения – врачебной. Говорю на моем уровне знаний. Возможно, неграмотно, но мне так кажется. Когда у больного появляется "мраморность", мы начинаем реанимацию. Это признак нарушения кровообращения в мелких сосудах, питания тканей. Тут всякого ужаса надо ждать. Мужчины любят ужас. Дань моде.
– Интересно, доктор. Давайте после парилки снова соберемся здесь, договорите.
Лариса одевалась, закутывалась в толстый, тяжелый махровый халат, завязывала на нем пояс. Рядом шумел душ. "Разве можно понять основания для моды, оценить предвзятость, мнение молвы, толпы? И, тем не менее, мода объективна и всегда права, потому что – мода. Необъяснимо. Да и приятно делать, как все. Мода всегда права – это на уровне: "верую, ибо нелепо". И нет ничего точнее и правдивее. И эта баня – только мода".
Лариса вышла, твердо сознавая, что больше она не войдет в это средоточие дурмана, не подойдет к этому алтарю моды, к этим изыскам людского недомыслия…
В комнате Валера сидел все еще один. Он слушал музыку, курил и потягивал пиво.
Вслед за Ларисой в комнату ворвались двое мужчин из соседней компании, с гитарой и с натянутыми на лицо доброжелательными улыбками.
– Мы узнали, что вы доктор, и решили вам спеть: "Я ехала домой, двурогая луна…"
– Вы только женские песни поете?
– Ну, ладно, мужики, – поднялся Валера. – Место нам освободили, айда париться.
Выходя, Валерий предложил Ларисе закрыть за ним дверь на задвижку, чтобы снова не пришли с песнями.
Лариса закрыла дверь и прилегла на тахту. Она стала вспоминать, что ей говорил Станислав об этих радостях. Он рассказывал об этом много и с удовольствием, но чаще вспоминал, какая была закуска и какие были напитки. Он не просто пил – он получал от жизни удовольствие. Ему главное – отвлечься от чего-то, забыться.
Зачем?
Так говорили о его отношении к питью любящие его, окружающие его люди. И он всем поддакивал. И о питье и о банях он говорил то ли со скрытой усмешкой, то ли с издевательством над проповедниками этих радостей, то ли с издевательством над самим собой, то ли… Что было в его глазах, губах, морщинах – никто никогда не мог понять, а может, и не хотели понять.
Бдения предыдущих дней, расслабленность, парилка, тахта, тишина сыграли свою роль, и она стала засыпать…
В дверь постучали. Лариса встала, открыла, впустила красного, влажного Валерия. Он закрыл дверь.
– Опять ведь полезут песни петь. Ну, как тебе? Лариса ничего не ответила, лишь пожала плечами. Лень было говорить.
Валерий снова включил магнитофон.
– Выпьем сначала по рюмочке, пока их нет.
Лень было возражать. Выпили. Валера съел огурец. Лариса есть не стала – запила боржоми. Потом села на тахту и взяла книгу, которая высовывалась из раскрытого портфеля.
– Они приедут часа через полтора, не раньше.
– Когда ж мы разъедемся?!
– Завтра воскресенье.
– А! Да. Потеряла счет дням.
"Стас теперь до утра не проснется. И вообще дома привыкли, что меня ночью нет. Быстрее бы приехали".
– Плохо, что их долго не будет.
У Ларисы Борисовны улыбка ироническая.
– Ничего. Мы найдем, как развлечься. Может, аперитивчику?
Какая уверенная улыбка у Валерия Семеновича!
– Можно. Что предложишь? Улыбка Ларисы.
– Я предлагаю вермут с джином. Смотри, какую прекрасную бутылку я раздобыл.
Улыбка.
– Можно. Только мне еще боржоми разбавь. Улыбка.
Лариса чуть прихлебывала из рюмки. Она четко все понимала и планировала пока лишь на один шаг вперед, ей хотелось избежать длительной борьбы.
И Валера планировал. Он встал, поставил кассету с той современной музыкой, от которой, говорят, "балдеет" молодежь.
Говорят.
Лариса от нее не "балдела", а добродушно раздражалась и чуть потягивала вкусный, казалось, не страшный, пока не пьянящий напиток.
"Скоро приедут. Скоро приедут".
Музыка давала круги, давала движение, завораживала, затягивала и чуть-чуть усиливала раздражение.
– Лариса, а почему бы нам не потанцевать оперативненько?
Валерий сел рядом и взял ее за руку. Она высвободила руку, подняла рюмку. Опять немножко отпила.
– А не можешь ли ты, подруга и соратница, эту руку для меня освободить?
– Я все могу. Налей еще. "Скоро должны приехать". Улыбка.
Музыка крутилась, будто крутился диск. Крутится, крутит, качает, подталкивает.
"Прикладная музыка. Прикладная живопись. Прикладная математика. Прикладывает… Стас не любит такую музыку. Откуда я знаю, что сейчас любит Стас? Дед тоже, по-моему. Опять "дед". Почему "дед"? Нет, Стас классику любит. Любит? Нет, не знаю, что он любит. А когда он в этих банях?.. Опять руку взял. Целует. Приятно целует. Стандарт. Теперь в ладонь. Правильно. Все стандарт. Все живут по своему шаблону. Один пьяно интеллигентен, умен, был блестящ. Был? Свой. Отец. Вся жизнь. Здесь другой стандарт: сметлив, быстр, спортивен, суперменист. Все знает. Делает точно. Знает, в какое время что. Все по расписанию. Стандарт делателя. Много знает, но зачем ему это? Быстр. Сметлив. Энергичен. И "дед" – тоже стандарт. Мягкая интеллигентность, якобы старомодность, знания и выплескивание этих знаний по порциям. Нетороплив – вся жизнь впереди. Нет, это Валера считает, что вся жизнь впереди. А врачи боятся стандарта – знаний мало. Нам только индивидуально. У остальных – стандартизация. Целует. И прекрасно. Пока это приятно, а я могу еще помечтать".
– Налей еще.
"Ничего не меняется. Все одинаковы. А куда денешься? Медицина, конечно, прибежище индивидуальных выявлений и решений. Недуг-то – болезнь у отдельной личности. Одной. Болезнь не у коллектива. Медицина – защита личности. Я профессионально личность больше понимаю, чем он. При прочих равных. Я хочу чего-то своего. Отдельно. А он старомоден и действует по стандартам старомодности. Думает, что раз срыв у меня уже был, то теперь нет проблем… Горячится…"
– Отпусти!
– У нас еще больше часа.
– Я бы поела чего-нибудь.
– Сейчас.
"Соблюдает декорум интеллигентного человека. Уважает. Это в нем и хорошо. Сметлив, быстр в меру. А Стас…"
– Что тебе дать?
"И голос даже перехватило у него. Да и что может быть хорошего от такой парилки? Даже не спросил, как мне эта баня. Первый же раз. Не хочет отвлекаться. Нервничает: ситуация не укладывается в его стандарт. Ему ж все ясно. Все было, сейчас продолжение. Ан нет. Вот и нервничает. А я не хочу. Очень уверенный…"
– Намажь хлебца икоркой.
"Банку еще открыть надо. А ловок. Халат распахнулся. Какие мышцы на груди. Вена на шее вздулась. Это застой. Повышенное венозное давление. Как мужчина он великолепный экземпляр. Крепок. Он, конечно, не лучший, но нужны ли лучшие?"
– Спасибо. Сейчас я почувствовала, что проголодалась. Чуть-чуть плесни джина и боржомчика. Спасибо.
– Лариса, что ты отворачиваешься? Как поется: али я тебе не люб?
– Этот вопрос и стоит перед тобой?
"Он прав. А чего тогда приехала? Но я думала… Думала. Есть правила игры: раз начала играть – соблюдать надо. У виска целует. Шаблон. И "дед", наверное, также бы у виска поцеловал. И эта музыка… Слышу ритмы миллионов. А по возрасту он где-то на рубеже этой музыки и той…"
– Отстань, Валера. По-моему, у тебя нет ни прав, ни оснований для такой кипучей активности.
– Прав – не знаю. Основания есть.
Лариса резко встала и выключила магнитофон.
– Надоело! Надоела эта музыка. Надоел твой поп-арт. Надоел твой Хемингуэй у тебя на стене. Пора его уже снимать, освободить место для другого стандарта. Стандарты приходят и уходят. Идешь по улице, и сотни людей идут и орут этими ублюдками цивилизации, – она ткнула магнитофон, – и гоняют эти круги, качают всех, кто поближе. Из тысячи окон одна и та же музыка несется, с одной и той же громкостью – насколько позволяет мощь аппаратов и количество денег. Это их, это ваше дело, ваше право, но меня, понимаешь, меня оставь в покое. Своего хочу! Хоть немного, хоть что-то по-своему.
– Ты, по-моему, уже слишком разгорячилась. От питья или от усталости? Я понимаю: мы устали, но ты-то чего возникаешь? Не нравится тебе этот стандарт – значит, хочешь другой. Не хочешь, скажем, битлов, "Бонн М", стало быть, хочешь Бетховена, Моцарта. И вам имя – легион. Почему же ваш легион лучше того?!
– Он мой. По душе мне. Люб мне, понимаешь?
– Там идет когорта. Здесь идет когорта. В чем разница? Чего шумишь?
– С этой музыкой я иду со всеми в одном ритме, в одном балдеже. А в своей когорте я могу сидеть и думать про свое. Отдельно. Понял? Не хочу со всеми!
– Заковала себя в одни рамки и противишься иным. Что за ограниченность? Хемингуэй не понравился!
– Да он ни при чем. Музыка тоже. Портреты те же, поцелуи те же. Сначала рука, кисть, потом ладонь, потом щека, потом висок, рука на плечо. Чуть что не так – трусость. И чтоб посметь – выпить надо.
– А у тебя? Сначала разрезать – потом зашить. Одно и то же.
Видно, Валерий обиделся на обвинение в трусости без вина, видно, понял его как приглашение и отреагировал точно и однозначно: обе руки сначала положил на плечи, затем взял в руки лицо, потом повернул к себе и стал целовать в глаза, в губы…
"Господи! Надоумила! Стас всегда был неожиданным. То говорил, то молчал, то целовал… И никогда этого спорта… в людях… в поцелуях…"
– Ну перестань, Валерий, перестань. Сообрази же… Ты же умен…
– Да почему же? А в тот раз?
Валерий опять крепко ее обнял и стал целовать. Она упиралась ладонями в грудь, напрягалась, пыталась голову опустить пониже. Руки скоро обмякли, и она лишь голову подогнула пониже.
– Да отстаньте же!
Валерий откинулся на тахте. Дышал тяжело. Покраснел. Вены на шее сильно вздулись.
Лариса отвернулась от него, села на край тахты.
"Вечная борьба! А вены вздулись. Правое сердце плохо работает. Сил уже никаких нет. Черт с ним. Больше не могу. Ладно… Чего же он молчит? Молчит. Ждет. Что ждать-то? Никого нет. А Дима бы что делал? Наверное, не так. А какую бы он музыку поставил? Другую. А может, и не ставил бы. Интересно. Да у него дом, семья. Не супермен. Может… Говорит что-то? Нет. Иль похрапывает? Нет. Молчит. Уснул, наверное. Мы устали. Парилка. Борьба. Не похрапывает…"
Лариса посидела, помолчала, успокоилась в конце концов повернулась… Валера был мертв.
Прошло время.
Лариса Борисовна положила ручку, взяла колпачок, лежавший справа, навинтила, положила ручку прямо перед собой, заложила руки за голову, потянулась, выгнулась, как кошка, – только вперед, закинув голову и плечи. Потянулась без звука, тихо…
И тут раздался телефонный звонок.
– Лариса, здравствуй.
– Здравствуй, Димочка.
– Можешь говорить?
– Как всегда.
– А можешь ли приехать?
– Могу. Говори куда.
– Так и надо говорить по телефону. Быстро, коротко, точно. Да – да, нет – нет, а остальное от лукавого.
Лариса энергично стала собирать свои бумажки, справки, папки – появилась цель…
Снова звонок.
И впрямь если жизнь идет нормально, то с годами ты звонишь меньше, а звонков в доме раздается больше.
– Я слушаю.
– Лариса Борисовна, есть возможность подвинуть очередь на защиту. У нас тут некая пертурбация в институте. Хотите?
– Конечно, хочу. Что для этого надо?
– Срочно приезжайте. Сейчас. К нам в институт.
– Прямо сейчас?
– Прямо сейчас. И побыстрее.
Движения несколько замедлились. Надо было что-то решать. Лариса положила подбородок на ладонь, но правильная, нормальная жизнь не дала ей подумать, посчитать, выбрать…
Снова раздался звонок.
– Да.
– Лариса Борисовна, у больной после вашей резекции сильные боли.
– Что, несостоятельность?
– Да, может быть. Раздражение брюшины.
– Надо брать?
– По-моему, надо. Мы ее уже берем на стол.
– Надо приехать?
– Решайте сами. Но здесь родственники больной, они ждут вас. Мы ждать не можем. Берем.
– Берите. Я…
Если жизнь идет нормально, правильно, – телефон звонит часто…
Примечания
1
Начало поговорки: "Завтра, завтра, не сегодня – так ленивцы говорят" (нем.)
2
Ленивые люди (нем.)