Да если я его еще хоть раз услышу! Да если я еще хоть раз увижу, что кто-то осмелится!..
После этого он громко пердит, грохот – будто снаряд разрывается. Трюк всегда пользуется бешеным успехом, салаги мгновенно скидываются, чтобы избежать этой пытки, образцово-показательного наказания.
Мой старик Ле Кроаш Ив не имел себе равных в применении удушающих газов.
С ним никто не мог сравниться, ни один пердоман. Он забивал всех. Это дело нужно было видеть, он мог пердеть сколько угодно, по желанию, выпуская ураганные залпы газа невероят-ной вонючести.
Чтобы воздух очистился, требовались часы, пока это облако не рассеялось, никто не мог и близко подойти. Даже его кобыла этого не переносила, она забавно оттопыривала губы, страшно фыркала.
Приходилось держаться от этого места шагах в пятнадцати, не меньше.
Он был признанным чемпионом. Его даже прозвали Горохом. Неприятным у него был не только запах, и выглядел он отталкивающе: уродливое лицо, просто мерзкое, с мощными широ-кими челюстями, огромными, как лопаты, все покрытое струпьями от гнойников, которые он раздирал ногтями. Драл он их безостановочно. Ничто на него не действовало, ни к чему он не прислушивался. Он всегда оставался одним и тем же, хмурым, злобным, вечно раздраженным из-за своих кожных дел, интересовало его только содержимое собственного сидора. Считалось, что он должен, как говорится, меня наставлять, так оно издавна сложилось. Он бурчал мне что-то время от времени, но это никак нельзя было назвать наставлениями. Он и не стремился меня чему-то научить. Не хотел за это отвечать.
– Я ничем не командую! Я что, командир? У Пса спрашивай!
Не было в нем уверенности в себе. Он отдирал очередную порцию струпьев и начинал ко-паться в своем барахле. Само собой, все в итоге доставалось Ле Мейо, самые большие хлопоты, самые гнусные подвохи, самые отвратительные неприятности, все это валилось на его голову. Он расплачивался за свои нашивки, искупавший все наши грехи казарменный Иисус, пополнивший собой список мучеников.
Никогда ни секунды передышки. Хочешь не хочешь, а в конце концов он начинал терять терпение. Ему надоедало кричать, все время грозить взысканиями. Чтобы подмести нашу халу-пу, и то нужно было приложить немало усилий, так как на нашей щетке уже практически не бы-ло щетины, после отслуживших и ушедших от нее осталась одна ручка. Дырявая лейка, в кото-рой невозможно было донести воду. Мейо не требовал безукоризненной уборки, он не требовал невозможного, но он хотел, чтобы все было полито, чтобы пыль улеглась до прихода унтера.
Ровно за минуту до поверки мы все вместе одновременно плевали на пол. Это неплохо по-ливало, по крайней мере середину комнаты. С уборкой еще можно было управиться, как-то вы-крутиться даже с нашими допотопными средствами, главные трудности, просто чудовищные, создавала сбруя, приведение в порядок целой уймы частей, разбросанных в беспорядке, целой кучи всякого барахла, которое нужно было правильно собрать, километры, которые нужно было отмотать, чтобы пополнить недостающее, ремни, скрученные серпантином, лямки, спутавшиеся в клубок, седло в потеках.
Накануне смотров дикий, изнурительный труд… Чтобы на каждой кляче была ее собствен-ная сбруя, нужно было отыскать ее в этом беспорядочном ворохе скрученных штопором ремней. Кольцо из чистого металла! Тончайшие дырочки! Распутать звенья цепочек удил! Кошмары и беспокойства! И все равно никакой уверенности из-за дикой путаницы с номерами!
Проследить, чтобы приданое Финетты не оказалось на Консоли, позаботиться, чтобы под-пруги Шушеры не обнаружились на Вулкане.
Только бы не нарушить установленный порядок! Карнавал состязаний и общей паники в каждом звене в последний день. Надо видеть, как мы мотаемся, будто собачонки, скачем, выис-кивая проклятые нужные номера, зазря перетряхиваем оставшееся бесхозное барахло. Деремся в кровь из-за какого-то дерьма. Трагедия войны всех со всеми. Отыскать или умереть.
Деремся в кровь из-за какого-то дерьма. Трагедия войны всех со всеми. Отыскать или умереть. В коридорах ни с того ни с сего вспыхивают драки до победного конца, в раздевалках смертоубийство. Украдкой грабят друг друга, торопливо и решительно. Это смерч, бушующий в ночи. Среди всеобщего неистовства даже свечи порхают в воздухе. Никакой жалости, никаких объяснений. Важно только то, чтобы снова завладеть своим добром, всеми правдами и неправдами стащить какую-то мелочь, стибрить… помутнение рассудка, да полная его потеря… по всем тайникам, всем укромным уголкам, в которых проходимцы прячут ворованное барахло, в конюшнях, зарывают, как кроты, там можно найти то, что кто-то спер много лет назад, разрозненные сокровища, конские драгоценности. Это апофеоз воровства, апофеоз подлости и низости, это воплощение порока – и это солдат во всей своей красе. Это надо видеть, этот разврат, эти дрязги, это преступное воровство во всем его совершенстве.
Это хуже, чем перерождение. Это магическое извращение, феерия обмана, колдовское мо-шенничество.
Торговцы награбленным, неопознанное ворованное барахло, нескончаемый бордель него-дяев, в котором дьявол все подделывает и меняет до неузнаваемости! Погоди у меня! Идти на запах, по следам, к едва различимой цели, скребница, личная сумка, не внушающая доверия мат-рикула, попона сомнительной чистоты, сломанный карабин… Нет уж, увольте!
Губительные последствия изощренных пыток, охота за украденным имуществом, гибель от холода, жульнические кошмары, балансирование на двадцати мокрых канатах, постепенно исчезающих в темноте. Мрачное самоубийство двадцати бригадиров.
Приложение I
История «Бойни», рассказанная Селином в 1957 году
[Рассказ записан Р. Пуле]
Это была история полкового обоза, которым в 1914 году командовал старший унтер-офицер. Около сотни человек с полковым имуществом, разношерстным вооружением, блуждают по дорогам, следуя наудачу за передвижениями своего полка. Вскоре отряд теряет связь с полком. И попадает в хаотический водоворот армии, вынужденной то наступать, то отступать в пылу сражения. Дезориентированные, измотанные, оставшиеся без руководства, без снабжения, без разведывательных данных, эти солдаты в нескончаемом марш-броске постепенно теряют человеческий облик; пьют, играют, мародерствуют; все это заканчивается тем, что они взламывают доверенную им полковую кассу. Командир, будучи не в силах противостоять коллективному разврату, предается ему наравне со всеми, но в конце концов приходит в чувство. Он слишком поздно осознает неприятное положение, в которое сам себя поставил, и всю меру лежащей на нем ответственности за эти преступные нарушения дисциплины и законов военного времени. Унтер-офицер обесчещен!.. Он понимает, какой позор и какое наказание его ждут, если когда-нибудь ему придется ответить за безрассудное поведение своих людей перед высшими чинами. Обезумевший, отчаявшийся, он бросает их на самые опасные участки боевых действий; с поникшей головой ведет людей, лошадей, фургоны напролом, в гущу сражения, где все гибнут…
Приложение II
Фрагменты продолжения рассказа в раннем варианте
А. Повседневная жизнь в расположении части
Смотры состояния снаряжения и личных вещей. Через две недели после моего прибытия состоялся первый смотр – оружие, личные вещи, сбруя, щетки, попоны. Каким образом в тече-ние всей ночи и утра следующего дня была спланирована эта облава с участием Ле Мейо.
Ле Мейо обнаруживает поддельные номера. С Ле Мейо разговаривать было бесполезно. И речи быть не могло ни о каких уловках и хитростях. Если нужно было вытравить поддельный номер, даже глубоко выдавленный на коже, ему не было равных, [пропуск] он капал сверху рас-плавленным свечным воском, всматривался до рези в глазах, сильно скашивая глаза к переноси-це.
Ночи в казарме. Тут нужно было обладать сверхъестественным чутьем, проявлять чудеса ловкости, особенно когда приходилось пробираться впотьмах на ощупь.