Мне стоило усилия сдержать недоверчивый смешок. Весь этот обветшалый лексикон вызывал у меня представление не о живом человеке, а о
тряпичной кукле в тюрбане, которая в Булонском лесу охотится на тигров, усеивая землю опилками, сыплющимися из прорех.
- А потом началась война. Я даже обрадовался ей, старина, я всячески подставлял себя под пули, но меня, словно заколдованного, смерть не
брала.
Пошел я на фронт старшим лейтенантом. В Аргоннах я с остатками пулеметного батальона вырвался так далеко вперед, что на флангах у нас
оказались бреши шириной по полмили, где пехота не могла наступать. Мы там продержались два дня и две ночи, с шестнадцатью "льюисами" на сто
тридцать человек, а когда наконец подошли наши, то среди убитых, валявшихся на каждом шагу, они опознали по петлицам солдат из трех немецких
дивизий. Я был произведен в майоры и награжден орденами всех союзных держав - даже Черногория, маленькая Черногория с берегов Адриатики прислала
мне орден.
Маленькая Черногория! Он как бы подержал эти слова на ладони и ласково им улыбнулся. Улыбка относилась к беспокойной истории Черногорского
королевства и выражала сочувствие мужественному черногорскому народу в его борьбе. Она давала оценку всей цепи политических обстоятельств, одним
из звеньев которой был этот дар щедрого сердечка Черногории. Мое недоверие растворилось в восторге; я точно перелистал десяток иллюстрированных
журналов.
Гэтсби сунул руку в карман, и мне на ладонь упало что-то металлическое на шелковой ленточке.
- Вот это - от Черногории.
К моему удивлению, орден выглядел как настоящий. По краю было выгравировано: "Orderi di Danilo, Montenegro, Nicolas Rex".
- Посмотрите оборотную сторону.
"Майору Джею Гэтсби, - прочитал я. - За Выдающуюся Доблесть".
- А вот еще одна вещь, которую я всегда ношу при себе. На память об оксфордских днях. Снято во дворе Тринити-колледжа. Тот, что слева от
меня, теперь граф Донкастер.
На фотографии несколько молодых людей в спортивных куртках стояли в непринужденных позах под аркой ворот, за которыми виднелся целый лес
шпилей.
Я сразу узнал Гэтсби, с крикетной битой в руках; он выглядел моложе, но ненамного.
Так, значит, он говорил правду. Мне представились тигровые шкуры, пламенеющие в апартаментах его дворца на Большом Канале, представился он
сам, склонившийся над ларцем, полным рубинов, чтобы игрой багряных огоньков в их глубине утишить боль своего раненого сердца.
- Я сегодня собираюсь обратиться к вам с одной просьбой, - сказал он, удовлетворенна рассовывая по карманам свои сувениры, - вот я и решил
кое-что вам рассказать о себе. Не хочется, чтобы вы меня бог весть за кого принимали. Понимаете, я привык, что вокруг меня всегда чужие люди,
ведь я так и скитаюсь все время с места на место, стараясь забыть ту печальную историю, которая со мной произошла. - Он замялся. - Сегодня вы ее
узнаете.
- За завтраком?
- Нет, позже. Я случайно узнал, что вы пригласили мисс Бейкер выпить с вами чаю в "Плаза".
- Уж не хотите ли вы сказать, что влюблены в мисс Бейкер?
- Ну что вы, старина, вовсе нет. Но мисс Бейкер была так любезна, что согласилась поговорить с вами о моем деле.
Я понятия не имел, что это за "дело", но почувствовал скорей досаду, чем любопытство. Вовсе не для того я приглашал Джордан, чтобы
беседовать о мистере Джее Гэтсби. Я не сомневался, что его просьба окажется какой-нибудь несусветной чепухой, и на миг даже пожалел о том дне,
когда впервые переступил порог его чересчур гостеприимного дома.
Больше он не сказал ни слова. Чем ближе мы подъезжали к городу, тем глубже он замыкался в своей корректности. Мелькнул мимо Порт-Рузвельт с
океанскими кораблями в красной опояске, - и мы понеслись по булыжной мостовой убогого пригорода, вдоль темных, хоть и не безлюдных салунов, еще
сохранивших на вывесках линялую позолоту девятисотых годов. Потом по обе стороны открылась Долина Шлака, и я успел заметить миссис Уилсон,
энергично орудовавшую у бензоколонки.
На распластанных, как у птицы, крыльях, озаряя все кругом, пролетели мы половину Астории - но лишь одну половину: только мы запетляли между
опорных свай надземной дороги, я услышал сзади знакомое фырканье мотоцикла, и нас догнал разъяренный полицейский.
- Ничего, ничего, старина, - крикнул Гэтсби. Мы затормозили. Он вытащил из бумажника какую-то белую карточку и помахал ею перед носом
полицейского.
- Все в порядке, - сказал тот, притронувшись пальцами к фуражке. - Теперь буду знать вашу машину, мистер Гэтсби. Прошу извинить.
- Что это вы ему показали? - спросил я. - Оксфордскую фотографию?
- Мне как-то случилось оказать услугу шефу полиции, и с тех пор он мне каждое Рождество присылает поздравительную открытку.
Вот и мост Квинсборо; солнце сквозь переплеты высоких ферм играет рябью бликов на проходящих машинах, а за рекой встает город нагромождением
белых сахарных глыб, воздвигнутых чьей-то волей из денег, которые не пахнут. Когда с моста Квинсборо смотришь на город, это всегда так, будто
видишь его впервые, будто он впервые безрассудно обещает тебе все тайное и все прекрасное, что только есть в мире.
Проехал мимо покойник на катафалке, заваленном цветами, а следом шли две кареты с задернутыми занавесками и несколько экипажей менее
мрачного вида, для друзей и знакомых. У друзей были трагически-скорбные глаза и короткая верхняя губа уроженцев юго-востока Европы, и когда они
глядели на нас, я порадовался, что в однообразие этого их унылого воскресенья вплелось великолепное зрелище машины Гэтсби. На Блэквелс-Айленд нам
повстречался лимузин, которым правил белый шофер, а сзади сидело трое расфранченных негров, два парня и девица. Меня разобрал смех, когда они
выкатили на нас белки с надменно-соперническим видом.
"Теперь все может быть, раз уж мы переехали этот мост, - подумал я. - Все, что угодно..."
Даже Гэтсби мог быть, никого особенно не удивляя.
***
День на точке кипения. Мы условились встретиться и позавтракать в подвальчике на Сорок второй улице, славившемся хорошей вентиляцией.
Подслеповато моргая после яркого солнечного света, я наконец увидел Гэтсби - он стоял и разговаривал с кем-то в вестибюле.
- Мистер Каррауэй, познакомьтесь, пожалуйста, - мой друг мистер Вулфшим.
Небольшого роста еврей с приплюснутым носом поднял голову и уставился на меня двумя пучками волос, пышно распустившимися у него в каждой
ноздре.
Чуть позже я разглядел в полутьме и пару узеньких глазок.