Исповедь - Максим Горький 19 стр.


Присел на ларь, согнулся весь, сухо покашливает, стучит пятками по стенке ларя, а я ему рассказываю речи игумена. И вдруг он вскочил на

ноги, выпрямился весь, как пружина, и заговорил звонко, горячо:

-- Почему же называют это место -- местом спасения души, если и здесь всё на деньгах построено, для денег живём, как и в миру? Я сюда от

греха торговли, а она здесь против меня, -- куда бегу теперь?

Дрожит весь и спешно рассказывает про себя: сын купца, булочника, коммерческое училище кончил и был уже приставлен отцом к торговле.

-- Пустяками какими-нибудь, -- говорит, -- я бы стал торговать, а хлебом -- стыдно и неловко! Хлеб есть необходимое всем, нельзя забирать

его в одни руки, чтоб выжимать барыш из нужды людской! Отец сломил бы меня, да его самого жадность сломила. Была у меня сестра, гимназистка,

весёлая, бойкая, со студентами знакомилась, книжки читала, и вдруг отец говорит ей: "Брось учиться, Лизавета, я тебе жениха нашёл". Плачет она,

бьётся, кричит: "Не хочу!" А он её -- за косу, и довёл до того, что покорилась сестрёнка ему. Жених -- сын богатейшего чайного торговца, косой,

огромный парень, грубиян, и всё кичится богатством своим. Лиза против его -- как мышь против собаки; противен он ей! А отец говорит: "Дура, у

него торговля во многих городах по Волге!" Ну, и обвенчали её, а во время парадного обеда вышла она в свою комнату и выстрелила из пистолета в

грудь себе. Я ещё живой застал её, говорит мне: "Прощай, Гриша, очень хочется жить, а нельзя -- страшно, не могу, не могу!"

Помню, говорил он быстро-быстро, как бы убегая от прошлого, а я слушаю и гляжу в печь. Чело её предо мной -- словно некое древнее и слепое

лицо, чёрная пасть полна злых языков ликующего пламени, жуёт она, дрова свистят, шипят. Вижу в огне Гришину сестру и думаю: чего ради насилуют и

губят люди друг друга?

И сыплются, как осенние сухие листья, частые Гришины слова:

-- ...Отец обезумел, топает ногами, кричит: "Опозорила родителя, погубила душу!" И только после похорон, как увидал, что вся Казань пришла

провожать Лизу и венками гроб осыпали, опамятовался он. "Если, говорит, весь народ за неё встал, значит, подлец я перед дочерью!"

Плачет Гриша, вытирает свои очки, а руки у него трясутся.

-- А у меня ещё до этой беды мечта была уйти в монастырь, тут я говорю отцу: "Отпустите меня!" Он и ругался и бил меня, но я твёрдо

сказал: "Не буду торговать, отпустите!" Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и вот, за четыре года в третьей обители живу, а -- везде

торговля, нет душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами... Не могу видеть этого!

Разбудила его история душу мою, мало думал я, живя в монастыре, утомил меня труд, задремали мятежные мысли -- и вдруг всё снова вспыхнуло.

Спрашиваю Гришу:

-- Где же наш господь? Нет вокруг нас ничего, кроме своевольной и безумной глупости человеческой, кроме мелкого плутовства, великие

несчастия порождающего, -- где же бог?

Но тут явился Михайла и разогнал нас. С того дня начал Гриша часто бегать ко мне, я ему свои мысли говорю, а он ужасается и советует

смирение, говорю я:

-- Зачем столько горя людям?

-- За грехи, -- отвечает.

С того дня начал Гриша часто бегать ко мне, я ему свои мысли говорю, а он ужасается и советует

смирение, говорю я:

-- Зачем столько горя людям?

-- За грехи, -- отвечает. И всё у него от руки божией -- голод, пожары, несчастные смерти, гибельные разливы рек -- всё!

-- Разве, -- мол, -- бог есть сеятель несчастий на земле?

-- Вспомни Иова, безумный! -- шепчет он мне.

-- Иов, -- говорю, -- меня не касается! Я на его месте сказал бы господу: не пугай, но ответь ясно -- где пути к тебе? Ибо аз есмь сын

силы твоея и создан тобою по подобию твоему, -- не унижай себя, отталкивая дитя твоё!

Плачет, бывало, Гришуха от дерзостей моих, обнимает меня.

-- Милый брат мой, -- шепчет, -- боюсь я за тебя до ужаса! Речи и суждения твои от дьявола!

-- В дьявола не верую -- коли бог всесилен...

Он ещё больше взволнуется; чистый был и нежный человек, полюбил я его.

Я тогда эпитимию отбывал. Кончу работать -- иду в церковь. Брат Никодим откроет двери мне и запрёт меня, наполнив тишину храма гулким

шумом железа. Подожду я у двери, покуда не ляжет этот гул на каменные плиты пола, подойду тихонько к распятию и сяду на полу пред ним -- нет у

меня силы стоять, кости и тело болят от работы, и акафист читать не хочется мне. Сижу, обняв колени, и смотрю вокруг сонными глазами, думая о

Грише, о себе. Лето было тогда, ночи жаркие, а здесь -- прохладный сумрак, кое-где лампады мелькают, перемигиваются; синеватые огоньки тянутся

кверху, словно хотят взлететь в купол и выше -- в небо, к летним звёздам. Слышен тихий треск светилен, звучит он разно, сквозь дрёму мне кажется,

что во храме кто-то невидимо живёт, тайно беседуя робким мельканием лампад. В тёплой тишине и тьме вдумчиво колеблются лики святых, словно и пред

ними встало что-то нерешённое. Призрачные тени, тихо коснувшись лица моего, овевают сладким дыханием масла, кипариса и ладана. Золото и медь

стали мягче, скромнее, серебро блестит тепло, ласково, и всё тает, плавится, сливаясь в широкий поток великой о чём-то мечты. Храм, как густое

душистое облако, колеблется и плывёт в тихом шёпоте неясной мне молитвы. Закружусь я в хороводе теней, и поднимет меня с пола ласковый сон. А

перед тем, как ударить к заутрене, подойдёт ко мне молчаливый брат Никодим, разбудит, тихонько коснувшись головы, и скажет:

-- Иди с богом!

-- Прости, -- мол, -- меня, я опять заснул!

Иду и шатаюсь на ногах, а Никодим, поддерживая меня, чуть слышно говорит:

-- Бог тебя простит, кормилец мой!

Был Никодим незаметный старичок, ото всех прятавший лицо своё, и всякого человека он называл "кормилец".

Однажды спросил я его:

-- Ты, Никодимушка, по обету молчишь?

-- Нет, -- говорит, -- так, просто.

И вздохнул:

-- Кабы знал, что сказать, -- говорил бы!

-- А отчего из мира ушёл?

-- Оттого и ушёл.

Начнёшь его дальше спрашивать -- не отвечает, иногда взглянет в лицо тебе виноватыми глазами и тихонько скажет:

-- Не знаю я, кормилец!

Бывало, подумаешь:

"Может, этот человек тоже ответов искал.

Назад Дальше