Гул боя возникал то справа, то слева,тоблизко, то далеко. А на этом
участкетихо,тревожно.Безмерноетерпениекончалось. Умолодых солдат
являлось желаниеринуться в кромешную темноту, разрешить неведомое томление
пальбой, боем, истратить накопившуюся злость. Бойцы постарше,натерпевшиеся
от войны, стойче переносили холод, секущуюметель, неизвестность, надеялись
- пронесет и на этот раз. Но впредутренний ужечас, в километре, может, в
двухправее взвода Костяевапослышалась большая стрельба. Сзади, из снега,
ударилиполуторасотки-гаубицы,снаряды,шамкаяишипя,полетелинад
пехотинцами,заставляяутягиватьголовывворотники оснеженныхмерзлых
шинелей.
Стрельбасталаразрастаться,густеть,накатываться.Пронзительней
завылимины,немазанноскрежетнулиэрэсы,озарилисьокопыгрозными
всполохами. Впереди, чуть левее,часто, заполошно тявкала батареяполковых
пушек, рассыпая искры, выбрасывая горящей вехоткой скомканное пламя.
Борисвынулпистолетизкобуры,поспешилпоокопу,тоидело
проваливаясьв снежную кашу.Траншеихотя ичистили лопатами всюночь и
набросали высокийбруствер изснега, но все равноходасообщенийзабило
местами вровень со срезами, да и не различить было этих срезов.
- О-о-о-од!Приготовиться! - крикнул Борис,точнее, пыталсякричать.
Губы у него состылись, и команда получилась невнятная. Помкомвзвода старшина
Мохнаков поймал Бориса за полу шинели, уронил рядом ссобой, и в этовремя
эрэсывыхаркнули вместеспламенем головатыестрелы снарядов,озариви
парализовавнаминутуземнуюжизнь,кипящеев снегахлюдскоемесиво;
рассекло и прошилоструями трассирующих пуль мерклый ночной покров;мерзло
застучалпулемет,у которогорасчетом воевали Карышев и Малышев; ореховой
скорлупой посыпали автоматы; отрывисто захлопали винтовки и карабины.
Изкруговерти снега, из пламени взрывов, из-подклубящихся дымов,из
комьев земли,из охающего,ревущего, с треском рвущегоземнуюи небесную
высь, где, казалось, небыло и не могло уже быть ничегоживого, возникла и
покатиласьна траншею темная масса из людей. С кашлем, скриком,с визгом
хлынула натраншеи этамасса, провалилась, забурлила, заплескалась, смывая
разъяренными отчаяньем гибели волнами все сущее вокруг.
Оголодалые,деморализованные окружением и стужею,немцы лезливперед
безумно, слепо. Их быстро прикончили штыками и лопатами. Но за первой волной
накатилась другая, третья. Все перемешалось в ночи: рев,стрельба,матюки,
крик раненых, дрожьземли,с визгом откаты пушек, которые били теперь и по
своим,и по немцам, не разбирая - кто где.Да и разобратьуже ничего было
нельзя.
Бориси старшина держались вместе.Старшина- левша, в сильной левой
рукеон держаллопатку,вправой - трофейный пистолет.Он не палил куда
попало, не суетился.
Он и вснегу, в темнотевидел, гдеему надо быть. Он
падал,зарывался в сугроб,потом вскакивал,поднимая на себевозснега,
делал короткий бросок, рубил лопатой, стрелял, отбрасывал что-то с пути.
- Не психуй! Пропадешь! - кричал он Борису.
Дивясь его собранности, этому жестокому иверному расчету, Борис и сам
стал видеть бой отчетливей, понимать, чтовзвод его жив, дерется, но каждый
боец дерется поодиночке, и нужно знать солдатам, что он с ними.
-Ребя-а-а-ата-аа-а! Бей! -кричал он,взрыдывая, брызгаясьбешеной
вспенившейся слюной.
На крик егогусто сыпали немцы, чтобы заткнуть ему глотку. Нона пути
ко взводному всевремя оказывалсяМохнакови оборонял его, оборонял себя,
взвод. Пистолет устаршины выбили,илиобоймакончилась.Онвыхватил у
раненогонемцаавтомат,расстрелял патроныиосталсяс одной лопаткой.
Оттоптавместо возле траншеи,Мохнаков бросил черезсебя одного,другого
тощего немца, но третий с визгомпо-собачьи вцепился в него, иони клубком
покатились в траншею, где копошились раненые, бросаясь друг на друга, воя от
боли и ярости.
Ракеты, многоракет взмыло внебо.Ивкоротком,полощущемсвете
отрывками,проблесками возникалилоскутья боя, вадовом столпотворении то
сближались,топроваливались вотьму,зияющую заогнем, ощеренные лица.
Снеговаяпорошавсвете сделаласьчерной,пахла порохом, секлалица до
крови, забивала дыхание.
Огромный человек, шевелягромаднойтеньюиразвевающимсяза спиной
факелом,двигался- нет, летелна огненныхкрыльях к окопу, круша все на
своем путижелезнымломом.Сыпались люди сразваленными черепами, торной
тропою по снегу стелилось, плыло за карающей силой мясо, кровь, копоть.
- Бей его! Бей! - Борис пятилсяпотраншее, стрелял из пистолета и не
мог попасть, уперся спиною в стену, перебирал ногами, словно бы во сне, и не
понимал, почему не может убежать, почему не повинуются ему ноги.
Страшен был тот,горящий, с ломом. Тень его металась, то увеличиваясь,
то исчезая, сам он, каквыходец изпреисподней, торазгорался, то темнел,
проваливался в геенну огненную. Он диковыл, оскаливал зубы ичудилисьна
нем густые волосы, лом уже был не ломом,а выдранным с корнемдубьем. Руки
длинные, с когтями...
Холодом,мраком,лешачьейдревностьювеялоотэтогочудовища.
Полыхающий факел,будтоотсвет техогненныхбурь,изкоторыхвозникло
чудовище, поднялосьс четверенек, дошлодонашихвремен с неизменившимся
обликом пещерного жителя, овеществляя это видение.
"Идемвкровиипламени..."-вспомнилисьвдругсловаиз песни
Мохнакова, и сам он тут как тут объявился, рванул из траншеи, побрел, черпая
валенками снег, сошелся с тем, что горел уже весь, рухнул к его ногам.
- Старшина-а-а-а-а! Мохнако-о-ов! - Борис пытался забить новую обойму в
рукоятку пистолета ивыпрыгнуть из траншеи.