– Железнодорожная станция находится примерно в двадцати минутах отсюда.
– Я знаю. Мне жаль. Я пыталась дозвониться тебе на квартиру, как только мы приехали. Твой сосед по комнате сказал, что ты, вероятно, где-то играешь на гитаре. Он дал нам список мест, где ты чаще всего выступаешь, поэтому мы их все объезжали. Это была наша последняя остановка.
– Чудесно, – пробормотал я. – Ты нашла меня как раз вовремя, чтобы… что? Еще раз попрощаться?
Анна обошла меня и подошла к Магде, которая стояла по другую сторону от футляра гитары.
– Нет, как раз вовремя, чтобы сказать «привет» еще раз. И как раз вовремя, чтобы услышать, как ты играешь на гитаре. Все те дни, что мы провели вместе, бродя по городу, у меня не было возможности услышать, как ты играешь.
Я кивнул головой, пожав плечами, потом взял Карла и сел на табурет.
– Хочешь услышать что-нибудь особенное?
– Выбери сам. Но такое, чтобы запомнилось надолго. Я хочу услышать мелодию, которую смогу узнать. Когда я буду ее слышать, я буду думать о тебе.
Сначала я подумал, что, может быть, мне стоит снискать ее благосклонность, сыграв что-нибудь из основного репертуара, но мне показалось, что Queen и Бетховен не подходили для Анны. Глядя на ее прекрасное лицо, мне на ум пришла одна мелодия, и я сразу понял, что это именно то, что нужно. Закрыв глаза, я начал нежно перебирать струны, исполняя, пожалуй, самую романтичную из классических мелодий. Это была композиция Иоганна Пахельбеля «Канон в ре мажор». Я позволил пальцам осторожно пробираться от струны к струне. Я не поднимал глаз, пока не дошел до середины мелодии. Анна все еще была здесь и смотрела на меня, улыбаясь, по-видимому, довольная тем, что она слышит. Магда тоже улыбалась. Небольшая группа из пяти или шести человек собралась вокруг меня, чтобы послушать знакомую композицию. Когда звук достиг максимальной скорости, несколько человек тихо захлопали, а двое шагнули вперед, чтобы бросить банкноты в футляр гитары. Когда мелодия стала затихать, какая-то старушка вытащила и бросила какую-то мелочь из кошелька, а потом толпа вновь рассеялась. Остались только Анна и Магда.
– Ты поразительный, – сказала Анна.
– Ты тоже. – Мой голос немного сорвался. Магда закатила глаза.
– Мы должны идти.
Анна бросила на нее предупреждающий взгляд.
– Я знаю. Но сначала я должна дать чаевые этому прекрасному музыканту.
Она вытащила из переднего кармана джинсов небольшой листок бумаги и сделала несколько шагов вперед. Стоя над футляром от гитары, она уже готова была бросить листок вместе с деньгами, но остановилась. Вместо этого она приблизилась ко мне еще на один шаг и засунула записку под струны гитары, рядом с тем местом, где моя рука все еще сжимала гриф. На какое-то мгновение ее пальцы коснулись моих пальцев, посылая желанную дрожь по руке.
– Ну вот, – сказала она Магде. – Теперь мы можем ехать, чтобы сесть на поезд.
Я видел, как они начали удаляться.
– Погоди! – крикнул я, когда осознал, что они на самом деле уходят.
– Я увижу тебя снова? – Сияя улыбкой, Анна указала на «чаевые», которые оставила под струнами гитары.
– Я надеюсь, что да. – Она еще раз помахала рукой, повернула за угол соседнего здания и исчезла. Я аккуратно развернул бумагу. Это была салфетка, сложенная вчетверо. Когда я ее полностью развернул, то увидел в центре краткое, написанное от руки сообщение. Это была записка, которая в дальнейшем изменила все. «Итан, я не могу выразить словами, какое удовольствие получила, проведя с тобой время в Вене. Для меня ты был лучшей частью Европы! Двадцать третьего июля у меня будет последняя остановка в Австрии.
Я знаю, что это неприлично, но если ты захочешь меня увидеть так же сильно, как я хочу увидеть тебя, то давай встретимся ровно в десять в том месте, где родился самый известный и необыкновенно одаренный австрийский музыкант. Надеюсь увидеть тебя там!
P.S. Если ты не уверен, какого музыкального вундеркинда я имею в виду, просто напой несколько тактов из суперхита группы «Фалко», и ты догадаешься!»
Я знал всего четыре слова из песни «Falko» наизусть и радостно пропел их, когда сложил записку и сунул ее в кошелек, чтобы не потерять.
– О! Rock me Amadeus!
– Задержите поезд! – Wun-der-par, – простонал я вслух. – Das klingt Nicht gut. – Это не звучит хорошо. – Маленькая девочка через проход хихикнула. Семь минут спустя – по моим подсчетам, полные три минуты, как мы должны были отправиться по расписанию, под звуки ревущей сирены на платформу въехала машина «Скорой помощи». Мужчина и женщина со специальным оборудованием выскочили из автомобиля и в сопровождении кондуктора отправились в задний вагон поезда за три вагона от меня. Через двадцать минут врачи еще находились там. На улице не было жарко, но я весь вспотел. Маленькая девочка занимала себя тем, что пыталась имитировать мой ужасный акцент. Прошло еще полчаса, а наш поезд продолжал неподвижно стоять на станции. Мне хотелось кричать. Теперь я совершенно точно опоздал. Даже если мы тронемся прямо сейчас, лучшее, на что я мог надеяться, это добраться до Зальцбурга к полудню, а оттуда надо было еще проехать пятнадцать минут, чтобы добраться до того места, где я должен был встретить Анну. Прошло еще пять минут, и женщина, которая сидела напротив меня, попросила мужа пойти узнать, почему мы так долго стоим.
Он вскоре вернулся и сообщил, что пожилая женщина из Швейцарии прошла в свое купе и порезала голову о металлическое обрамление подоконника. Когда она пришла в себя, то также почувствовала боль в шее. Но вместо того, чтобы быстро отправиться в больницу на обследование, женщина была непреклонна и заявляла, что не покинет поезд и вернется домой в Швейцарию, так как ей надо быть с внуками. Это оставляло управлению городским транспортом два одинаково плохих выбора: принудительно успокоить рассерженную восьмидесятилетнюю иностранку и отвезти ее в больницу против ее желания или позволить ей остаться в поезде с риском, что в пути она может получить еще какую-то травму. Я так и не узнал, какое из этих решений было принято. Единственное, что мне известно, так это то, что через пятнадцать минут поезд, наконец, тронулся с места. К тому времени я уже знал, что мое свидание с Анной пошло ко дну. Раньше десяти сорока пяти я не смогу добраться до дома Моцарта. Это почти через час после нашего запланированного свидания, и к этому времени Анна уже уйдет. Я молча молился, чтобы поезд смог наверстать упущенное время в пути, но этого не произошло. Когда я прибыл в Зальцбург, то вскочил в первое попавшееся такси и сказал водителю, что у меня есть дополнительные пятьдесят шиллингов для него, если он быстро довезет меня.
– Dat’s vat… пять долларов американских? – спросил он на ломаном английском языке. – Не стоит штрафов от полиции за слишком быстрая езда.
– Wun-der-bar, – пробормотал я. Думаю, он ехал очень медленно назло мне. Было уже несколько минут после одиннадцати часов, когда я, наконец, прибыл на Гетрайдегассе, к дому 9, где родился Вольфганг Амадей Моцарт. Если не считать крупных золотых букв по всей передней части здания, которые сообщали, что это дом, в котором родился Моцарт, он ничем не отличался от остальных домов, которые стояли вдоль узкой улицы. Я быстро оглядел толпу людей, которые восхищенно любовались историческим местом, но ни один из них не был Анной. Я несколько минут внимательно всматривался во всех, кто стоял на улице, дважды проверяя каждое лицо, но ее там не было.