— Думаю, я никогда не буду к этому готова, — Ким содрогнулась от одной мысли. — А что твоя мама?
— Она предложила отвезти меня в «Планирование семьи», чтобы мне подобрали таблетки, и велела отправить Адама провериться на всякие болезни. А пока посоветовала сразу запастись презервативами. И даже дала десять баксов, чтобы создать резерв.
— Ты уже? — задохнулась Ким.
— Да нет же, всего неделя прошла, — отмахнулась я. — В этом мы по–прежнему в одной группе.
— Это пока, — заметила Ким.
В еще одну категорию, придуманную нами, входили люди, которые старались быть крутыми, и те, кто не старался. Тут я полагала, что Адам, Ким и я сама относимся к одной группе, потому что хотя Адам и был крут, он не старался. От него это не требовало никаких усилий. Так что я ожидала, что мы трое станем лучшими друзьями. Я ожидала, что Адам будет любить всех, кого люблю я, так же сильно, как я.
Так уже получилось с моей семьей — он практически стал третьим ребенком. Но с Ким это не срабатывало. Адам относился к ней так, как, по моим представлениям, стал бы относиться к такой девушке, как я. Он был вежлив, дружелюбен, но вел себя отстраненно. Он не пытался войти в ее мир или завоевать ее доверие. Я подозревала, что Адам не считал Ким достаточно крутой, и это меня бесило. После того как мы пробыли вместе месяца три, между нами случилась нешуточная ссора по этому поводу.
— Я же встречаюсь не с Ким. Я встречаюсь с тобой, — сказал он, когда я обвинила его в том, что он недостаточно любезен с ней.
— Так и что? У тебя куча друзей среди девушек. Почему не присоединить к этому кругу Ким?
Адам пожал плечами.
— Да не знаю, просто она другая.
— Ты такой сноб! — заявила я, внезапно разъярившись.
Адам уставился на меня, нахмурив брови, как будто я была математической задачей на доске, которую он пытался решить.
— При чем тут сноб? Ведь нельзя же подружиться насильно. У нас с ней просто мало общего.
— Вот это и делает тебя снобом! Ты любишь только тех, кто похож на тебя, — выкрикнула я.
Я разбушевалась, ожидая, что он присоединится к игре, вымаливая прощение, а когда он этого не сделал, моя ярость удвоилась. Чтобы проветриться, я поехала на велосипеде к Ким. Она выслушала мою диатрибу с нарочито скептическим выражением лица.
— Это же просто смешно — говорить, будто ему нравятся только те люди, которые похожи на него, — выговорила она мне, когда я закончила выплескивать злость. — Ему нравишься ты, а ты на него не похожа.
— В этом–то и проблема, — буркнула я.
— Что ж, тогда решай ее. Не втягивай меня в свою драму, — заявила подруга. — Да и если честно, я от него не в восторге.
— Правда?
— Да, Мия. Не все без ума от Адама.
— Я ничего такого и не имела в виду. Просто хочу, чтобы вы подружились.
— Ага, ну а я хочу жить в Нью–Йорке и иметь нормальных родителей. Как сказал тот парень, «не всегда получаешь то, что хочешь».
— Но вы оба очень важны для меня.
Ким посмотрела на мое красное заплаканное лицо и, смягчившись, ласково улыбнулась.
— Мы знаем это, Мия. Но мы из разных частей твоей жизни, точно так же, как музыка и я — из разных. И это нормально. Тебе не обязательно выбирать кого–то одного — по крайней мере, мне так кажется.
— Но я хочу, чтобы эти части моей жизни соединились.
Ким покачала головой.
— Так не получится. Послушай, я принимаю Адама, потому что ты его любишь. И полагаю, он принимает меня, потому что ты любишь меня. Если тебе легче от этой мысли, твоя любовь — вот что связывает нас. И этого достаточно. Нам с ним не обязательно любить друг друга.
— Но я хочу, чтобы вы любили, — прорыдала я.
— Мия, — Резкая нота предупреждения в голосе Ким указывала, что конец ее терпения близок. — Ты начинаешь вести себя как те девицы. Хочешь поискать мне ружье?
Тем же вечером я заехала к Адаму, чтобы извиниться. Он принял мои извинения, рассеянно поцеловав меня в нос. И ничего не изменилось. Они с Ким продолжили вести себя дружелюбно, но отстраненно, как бы я ни пыталась подружить их. Забавно, что я никогда не верила в сентенцию Ким о том, что они неким образом связаны через меня — до этого самого момента, когда увидела ее, почти несущую Адама по больничному коридору.
Ким и Адам уходят по коридору. Я хочу пойти за ними, но не могу сдвинуться с места, мои призрачные ноги словно прилипли к линолеуму. Только после того, как они исчезают за углом, я встряхиваюсь и плетусь за ними, однако они уже скрылись в лифте.
К этому времени я поняла, что у меня нет никаких сверхъестественных способностей. Я не могу проходить сквозь стены и прыгать в лестничные пролеты. Могу делать только то, что могла бы и в реальной жизни, — правда, другие люди этого не видят. По крайней мере, мне так кажется, потому что никто не замечает, как я открываю двери или нажимаю кнопку лифта. Я могу дотрагиваться до вещей, могу даже поворачивать дверные ручки, но по–настоящему чувствовать прикосновение к чему–либо или к кому–либо не могу. Как будто взаимодействую с миром из аквариума. Целиком это никак не укладывается у меня в голове — как, впрочем, ничто из событий сегодняшнего дня.
Я решаю, что Ким с Адамом направляются в комнату ожидания, чтобы присоединиться к семейному бдению, но когда добираюсь туда, моих родственников там не застаю. На креслах лежит груда пальто, курток и свитеров; я узнаю яркий оранжевый пуховик кузины Хедер. Она живет в глуши и любит бродить по лесам — а там, по ее словам, кислотные цвета необходимы, чтобы пьяные охотнички случайно не приняли тебя за медведя.
Я смотрю на стенные часы. Похоже, сейчас время ужина. Я снова бреду по коридорам — к столовой, так же воняющей чем–то жареным и варено–овощным, как и любая другая. Несмотря на неаппетитные запахи, столовая забита людьми. Столики заняты врачами, медсестрами и нервными студентами–медиками в коротких белых халатах, с блестящими, словно игрушечными, стетоскопами. Все они поглощают картонную пиццу и сублимированное картофельное пюре. Я не сразу замечаю свою семью, сгрудившуюся вокруг столика. Бабушка болтает с Хедер, дедушка сосредоточенно жует сэндвич с индейкой.
Тетя Кейт и тетя Диана сидят в углу и о чем–то шепчутся.
— Несколько царапин и синяков. Его уже выпустили из больницы, — говорит тетя Кейт.
Целую секунду я думаю, будто она говорит о Тедди, и прихожу в такой восторг, что чуть не плачу. Но, услышав об отсутствии алкоголя в его организме, о том, как нашу машину вдруг вынесло на его полосу и что некто по имени мистер Дунлап говорит, будто у него не было времени остановиться, я понимаю: они говорят не о Тедди — речь идет о другом водителе.
— Полиция сказала, это случилось из–за снега или олень заставил их вильнуть, — продолжает тетя Кейт. — И очевидно, такой неравный итог — вполне обычное дело. У одной стороны все прекрасно, а у второй чудовищные травмы… — Она умолкает.
Вряд ли с мистером Дунлапом «все прекрасно», какими бы легкими ни оказались его ранения. Я пытаюсь представить себя на его месте: вот он проснулся во вторник утром, сел в свой грузовик, чтобы отправиться на работу, или на заправку, или в закусочную «У Лоретты», где обычно заказывал яичницу, обжаренную с двух сторон. Возможно, мистер Дунлап был совершенно счастлив или абсолютно несчастен, жил с женой и детьми или по–холостяцки. Но кем и каким бы он ни проснулся этим ранним утром, он уже никогда не будет прежним.