- Эй?! - послышалось с одеяла. - Не хочешь навестить меня в своих купальных трусах?
Да, да - почувствовать друг друга кожей, всей длиной тела, на воздухе, под солнцем. От солнца под опущенными веками Джерри поплыли красные круги; бок и плечо Салли нагрелись, рот постепенно таял. Они не спешили - это и было, пожалуй, самым весомым доказательством того, что они, Джерри и Салли, мужчина и женщина, были созданы друг для друга, - они не спешили, они стремились не столько распалиться, сколько успокоиться один в другом. Его тело постепенно заполняло ее, прилаживалось, приспосабливалось. Ее волосы - прядь за прядью - падали ему на лицо. Чувство покоя, ощущение, что они достигли долгожданного апогея, наполняло его, словно он погружался в сон.
- Непостижимо, - сказал он. И повернул лицо вверх, чтобы вобрать в себя еще и солнце: под веками все стало красным.
Она заговорила, уткнувшись губами в его шею, где была прохладная, хрусткая от песчинок тень. Он чувствовал песок, хотя песчинки скрипели на зубах Салли.
- А ведь стоит того - вот что самое удивительное, - сказала она. - Стоит того, чтобы ждать, преодолевать препятствия, лгать, спешить; наступает эта минута, и ты понимаешь, что все стоит того. - Голос ее, постепенно замирая, звучал тише и тише.
Он сделал попытку открыть глаза и ничего не увидел, кроме плотной идеальной округлости чуть поменьше луны.
- А ты не думаешь о той боли, которую мы причиним? - спросил он, снова крепко сжав веки, накрыв ими пульсирующее фиолетовое эхо.
Ее неподвижное тело вздрогнуло, словно он плеснул кислотой. Ноги, прижатые к его ногам, приподнялись.
- Эй?! - сказала она. - А как насчет вина? Оно ведь согреется. - Она выкатилась из его рук, села, откинула волосы с лица, поморгала, сбросила языком песчинки с губ. - Я захватила бумажные стаканчики: не сомневалась, что ты о них и не вспомнишь. - Это крошечное проявление предвидения в отношении своей собственности вызвало улыбку на ее влажных губах.
- Угу, ведь и штопора у меня тоже нет. Вообще, леди, не знаю, что у меня есть.
- У тебя есть ты. И это куда больше, чем все, что имею я.
- Нет, нет, у тебя есть я. - Он заволновался, засуетился, пополз на коленях туда, где лежали его сложенные вещи, извлек из бумажного пакета бутылку. Вино было розовое. - Теперь надо выбрать место, где ее разбить.
- Вон там торчит скала.
- Думаешь? А если эта хреновина раздавится у меня в руке? - Внезапная неуверенность в себе пробудила привычку к жаргону.
- А ты поосторожнее, - сказала она. Он постучал горлышком бутылки о выступ бурого, в потеках, камня - никакого результата. Постучал еще, чуть сильнее - стекло солидно звякнуло, и он почувствовал, что краснеет. “Да ну же, дружище, - взмолился он про себя, - ломай шею”.
Он решительно взмахнул бутылкой - брызги осколков сверкнули, прежде чем он услышал звук разбиваемого стекла; изумленный взор его погрузился сквозь ощерившееся острыми пиками отверстие в море покачивающегося вина, заключенное в маленьком глубоком цилиндре. Она подползла к нему на коленях и воскликнула: “У-у!”, несколько пораженная, как и он, этим вдруг обнажившимся вином - зрелищем кровавой плоти в лишенной девственности бутылке. И добавила:
- С виду оно отличное.
- А где стаканчики?
- К черту стаканчики. - Она взяла у него бутылку и, ловко при ладившись к зазубренному отверстию, запрокинула голову и начала пить. Сердце у него на секунду замерло от ощущения опасности, но когда она опустила бутылку, лицо у нее было довольное и ничуть не пораненное.
И добавила:
- С виду оно отличное.
- А где стаканчики?
- К черту стаканчики. - Она взяла у него бутылку и, ловко при ладившись к зазубренному отверстию, запрокинула голову и начала пить. Сердце у него на секунду замерло от ощущения опасности, но когда она опустила бутылку, лицо у нее было довольное и ничуть не пораненное. - Да, - сказала она. - Вот так у него нет привкуса бумаги. Чистое вино.
- Жаль, что оно теплое, - сказал он.
- Нет, - сказала она. - Теплое вино приятно.
- Очевидно, по принципу: лучше такое, чем никакого.
- Я сказала приятно, Джерри. Почему ты мне никогда не веришь?
- Слушай. Я только и делаю, что верю тебе. - Он взял бутылку и так же, как она, стал пить; когда он запрокинул голову, красное солнце смешалось с красным вином.
Она воскликнула:
- Ты порежешь себе нос!
Он опустил бутылку и, прищурясь, посмотрел на Салли. И сказал про вино:
- От него покачивает. Она улыбнулась и сказала:
- Вот тебя и качнуло. - Она дотронулась до его переносицы и показала алое пятнышко крови на своем белом пальце. - Теперь, - сказала она, - встретясь с тобой в обычных условиях, я всегда буду замечать этот порез у тебя на носу; и только я буду знать, откуда он.
Они вернулись на одеяло и дальше уже пили из стаканчиков. Потом они пили вино друг у друга изо рта, потом он капнул немножко ей на пупок и слизнул. Через какое-то время он застенчиво спросил ее:
- Ты меня хочешь?
- Да?! Очень, очень?! Всегда?! - Опять эта ее интонация, все превращавшая в вопросы.
- Никого кругом нет, нас тут не увидят.
- Тогда быстрей?!
Опустившись на колени у ног Салли, чтобы стянуть с нее нижнюю часть желтого купального костюма, он вдруг подумал о продавцах из обувного магазина - в детстве его смущало, что на свете есть люди, которые только и заняты тем, что, став перед другими на колени, возятся у их ног, и он удивлялся, что при этом они вроде бы не чувствуют себя униженными.
***
Хотя Салли была уже десять лет замужем и к тому же до Джерри имела любовников, ее манера любить отличалась чудесной девственной безыскусностью и простотой. С собственной женой у Джерри часто возникало порочное ощущение тщательно продуманных извивов и усилий, а с Салли - хоть она уже столько раз через все это прошла - всегда было бесценное ощущение изумленной невинности. Ее осыпанное веснушками, запрокинутое в экстазе лицо, с капельками пота, который выступил от солнца на верхней губе, обнажавшей сверкающие передние зубы, казалось зеркалом, помещенным в нескольких дюймах под его лицом, - чуть запотевшим зеркалом, а не лицом другого человека. Он спросил себя, кто это, и потом вдруг вспомнил: “Да это же Салли!” Он закрыл глаза и постарался дышать в одном ритме с ее легкими прерывистыми вздохами. Когда ее дыхание стало ровным, он сказал:
- А ведь под открытым небом лучше, верно? Больше кислорода.
Он почувствовал ее кивок у своего плеча, словно трепетное касание крыльев.
- А теперь отпусти меня? - сказала она.
Лежа рядом с ней, пока она втискивалась в свои бикини, он предал ее: захотелось сигарету. А ведь все и так хорошо - эта наполненность до краев, эта благодарность, это широкое небо, этот запах моря. Устыдившись стремления снова влезть в свою загрязненную прокуренную шкуру, он вылил остатки вина в стаканчики и воткнул пустую бутылку, как монумент, горлышком вверх в песок.