Салли смотрела вниз на безлюдную стоянку для машин и вдруг спросила:
- Джерри, как я могу жить без тебя?
- В точности как я живу без тебя. Просто мы оба большую часть времени не живем.
- Давай не будем говорить об этом. Давай не будем портить наш день.
- О'кей. - Он взял роман, который она читала, и спросил:
- Ты понимаешь, что к чему у этого малого?
- Да. А ты - нет.
- Не очень. Я хочу сказать, не потому, что все это не правда, но... - Он потряс книгой и отшвырнул ее в сторону. - Разве это надо говорить людям?
- По-моему, он хороший писатель.
- Ты многое считаешь хорошим, верно? Ты считаешь Моравиа хорошим, ты считаешь, что теплое вино - это хорошо, ты считаешь, что любовь - это хорошо.
Она быстро взглянула на него.
- А ты не согласен?
- Отчего же - вполне.
- Нет, не правда, ты мне иногда не веришь. Не веришь, что я вот такая, простая. А я в самом деле простая. Ну совсем, точно... - ей трудно давались сравнения: она видела все так, как оно есть, - ...точно эта разбитая бутылка. Во мне нет тайн.
- Такая красивая бутылка. Посмотри, как срез - там, где отбито, - сверкает на солнце. Она - будто маленький каток, которым утрамбовывают пляж: круглая, круглая. - Джерри снова захотелось сигарету - чтобы было чем жестикулировать.
- Эй? - сказала она, как говорила обычно, когда между ними, казалось, возникало отчуждение. - Привет, - серьезно ответил он.
- Привет, - повторила она в тон ему.
- Солнышко, почему ты все-таки вышла за него замуж?
И она рассказала ему, рассказала подробнее, чем когда-либо, обхватив колени и потягивая вино, - рассказала так мило, мягко, небрежно историю своего брака, типичную историю двадцатого века, а он смеялся и целовал ее склоненную голую поясницу.
- Ну, а я продолжала брать уроки верховой езды, и опять у меня был выкидыш. Тогда он послал меня к психоаналитику, и этот чертов аналитик, Джерри, - он бы тебе понравился: он очень похож на тебя, такой деликатный, - говорит мне - сама не знаю, отчего это у меня, но я всегда стараюсь делать, как советуют мужчины, такая уж у меня слабость, - так вот, он и говорит мне: “На этот раз вы родите”. О'кей, я и родила. В голове у меня все так перепуталось, я даже подумала, уж не от аналитика ли у меня ребенок. Но, конечно, не от него. Это был ребенок Ричарда. Ну, а потом - раз уж появился один, вроде бы надо было завести и еще, чтоб первый вырос человеком. Но не всегда все получается, как хочешь.
- А знаешь, почему у меня столько детей? - спросил он. - Я понятия об этом не имел, пока Руфь не сказала мне как-то ночью. Ты же знаешь, она очень верит в то, что роды должны быть естественные. Так вот, Джоанну она родила с великими муками, поэтому, видите ли, она решила произвести на свет еще двоих детей, чтобы, так сказать, отшлифовать технику. Он надеялся, что вызовет у Салли смех, и она действительно рассмеялась, и в этом обоюдном взрыве веселого серебристого смеха они потопили все печальные тайны, которые хранили про себя. У нее таких тайн было больше, чем у него. Это их неравенство огорчало Джерри, и когда тени от дюн удлинились в их маленькой лощинке, он поцеловал ее запястья и признался, отчаянно пытаясь уравновесить их судьбы:
- Я препогано поступил, женившись на Руфи. Право же, куда хуже, чем если б женился ради денег. Ведь я женился на ней, так как знал, что из нее выйдет хорошая жена.
Право же, куда хуже, чем если б женился ради денег. Ведь я женился на ней, так как знал, что из нее выйдет хорошая жена. Такой она и оказалась. Господи, до чего же я об этом жалею. До чего жалею, Салли.
- Не грусти. Я люблю тебя.
- Я знаю, знаю. И тоже тебя люблю. Но как могу я не грустить? И что нам делать?
- Не знаю, - сказала она. - Наверно, еще немного потянуть, как оно есть?
- Да ведь на месте ничто не стоит. - Он указал вверх и уставился на солнце, точно хотел себя ослепить. - Это чертово солнце и то на месте не стоит.
- Не устраивай мелодрамы, - сказала она.
Они ползали на коленях, собирая свои вещи, а в уме прокручивали хрупкую ложь, которую придется нести домой. Светлые волосы его Салли упали, когда она склонилась над их крошечным, немудреным хозяйством, - она казалась при этом песчано-желтом освещении такой спокойной и такой покорной, что он сердито поцеловал ее, последний раз в этот день. Все их поцелуи казались последними. Ленивым движением она опустилась на землю и, прижавшись к нему всем телом, обвила его руками. Плечо ее было теплым на вкус - его губы заскользили по ее коже.
- Детка, у меня это не пройдет, - сказал он, и она кивала, кивала так, что тела их закачались: Я знаю. Я знаю.
- Эй, Джерри? За твоим плечом я вижу Саунд, а на нем маленький парусник, и какой-то городок вдали, и волны накатывают на скалы, и все залито солнцем, и так красиво?! Нет. Не поворачивай головы. Просто поверь мне.
II. ОЖИДАНИЕ
- Прощай?
- Не говори мне этого слова, Джерри. Пожалуйста, не говори. - Рука у Салли ныла оттого, что она так долго держала трубку, а сейчас задрожал и мускул плеча. Зажав трубку между плечом и ухом и высвободив таким образом руки, она принялась застегивать лямки на брюках Питера: за последние два-три месяца он научился сам одеваться, вот только пуговицы не умел застегивать, она же в разброде чувств не подумала даже его похвалить. Бедный мальчик, он уже целых десять минут стоял, дожидаясь, пока мать кончит разговор, - ждал и слушал, ждал и наблюдал с неуверенной улыбкой и таким настороженным выражением в глазах, что она заплакала. Рыдания подступили к горлу, словно рвота; она сжала зубы, стараясь, чтобы их не было слышно в телефоне.
- Эй? Не надо. - Джерри смущенно рассмеялся - звук донесся слабо, издалека. - Ведь я же только на два дня.
- Не говори так, черт бы тебя подрал. Мне плевать, что ты там думаешь, но не смей этого говорить. - “Я с ума схожу, - подумала она. - Я - сумасшедшая, и он возненавидит меня”. При мысли, что он может возненавидеть ее после того, как она так безраздельно себя ему отдала, Салли возмутилась. - Если ты только и способен смеяться надо мной, может, лучше нам в самом деле расстаться.
- О Господи. Я вовсе не смеюсь над тобой. Я люблю тебя. Мне просто невыносимо, что я не могу быть с тобой, чтобы утешить тебя.
Питер потерся об нее, чтобы она застегнула ему и другую лямку, и она почувствовала в его дыхании запах леденца.
- Где ты взял леденец? - спросила она. - Нельзя есть сладкое с утра.
Джерри спросил:
- Кто там у тебя?
- Никого. Только Питер.
- Мне дал Бобби, - сказал Питер, и на его личико, растянутое в неуверенной улыбке, стал наползать страх.
- Пойди разыщи Бобби и скажи, что я хочу с ним поговорить. Иди же, лапочка: Иди найди Бобби и скажи ему. Мама сейчас кончит говорить по телефону.
- Бедный Питер, - раздался у нее в ухе голос Джерри.