— Если не считать того, что моя сестра и мама по жизни ненормальные.
— И почти все музыканты уходят из оркестра. Как ты считаешь, это нормально?
— Нет, это абсолютно и совершенно ненормально. Жутко ненормально, попросту говоря.
— Но в семействе Тране, во всяком случае, все нормально. — Лисе кивнула в сторону изгороди, окружавшей виллу. — В смысле, как всегда.
Так оно и было. Трульс и Трюм Тране стояли у сугроба за оградой и смотрели на них, злобно ухмыляясь, выжидая и держа наготове снежки. Обычно Лисе и Булле, пробегая мимо, получали вслед пару снарядов, но успевали увернуться, потому что Трульс и Трюм за последний год так растолстели, что руки плохо их слушались.
Однако Лисе чувствовала, что сегодня им так легко не отделаться.
Двойняшки перепрыгнули через изгородь и преградили дорогу Булле и Лисе. У каждого в руке был огромный снежный шар. И по тому, как на поверхности шаров заиграли первые солнечные лучи, Лисе поняла, что Трульс и Трюм полили их водой. Снежки были ледяными.
Булле тихо сказал:
— Лисе, спокойно. Предоставь это мне.
Лисе посмотрела на своего крохотного друга. Да, он часто раздражал ее, порой бывал невыносим и вдобавок был неряхой. Но она не знала более мужественного человека, чем он. Хотя иногда его мужество граничило с тем, что принято называть глупостью.
— Доброе утро, капитан Тране и капитан Тране! — торжественно возвестил Булле, сверкая улыбкой. — Ведь на головах у вас капитанские фуражки, не правда ли?
— Фуражки хористов, — хором сказали двойняшки с гордым видом.
Фуражки были белые с черным блестящим козырьком и кистями на шнурах.
— Хористов? — переспросил Булле. — Значит, вы не только играете на барабанах, но еще и поете? Кто бы мог подумать, что в этих крохотных телах прячется столько талантов!
— Талантов? — Трульс подозрительно прищурил один глаз. — Разве не ты заявил перед Рождеством, что чувство ритма у нас, как у двух печек? И за это мы тебя как следует вздули! — засмеялся Трульс. — Ха-ха!
— Надо добавить! — сказал Трюм и поднял руку с ледяным снежком.
— Но ведь я говорил не просто про печи, — сказал Булле, — а про печи Йотуль. Все знают, что нет печей с более развитым чувством ритма, чем печи Йотуль. Может быть, вы слышали о других печах, которые так хорошо пыхтят в ритме две четверти?
Трульс и Трюм смотрели на Булле, широко раскрыв рты. Пар вырывался оттуда, словно дым из печных труб.
— Он нам лапшу вешает, — прошептал брату Трюм.
— Но… — прошептал Трульс, — я верю ему, когда он говорит, что я хороший барабанщик.
— Это потому, что тебя легко обмануть, — прошептал Трюм.
— Да, меня легко обмануть, — кивнул Трульс.
— Будем бросать, — прошептал Трюм. — В голову.
— Да-да, разобьем его мерзкую башку, — подхватил Трульс и поднял руку с ледяным снежком.
— Позвольте, я немного облегчу вам кидание снежков в мою голову, дорогие братья Тране, — сказал Булле и снял с головы оранжевую шапку.
— Ха-ха! — засмеялись близнецы и отвели назад руки как можно дальше.
— А что это у него на голове? — спросил Трюм.
— Животное, — сказал Трульс.
— Я вижу, что животное, но какое?
— Маленькое животное.
— Может быть, это вошь?
— Да, — засмеялся Трульс. — У гномика водятся вши! Кидай!
— Приступайте.
— Булле стоял совершенно неподвижно и улыбался. — Но как ваш добрый сосед, я обязан сделать предупреждение о последствиях бросания ледяных снежков в семиногого перувианского паука-упыря.
— Бросаем в голову! — крикнул Трульс.
— Подожди! — сказал Трюм. — Какое еще пре… предуп… ждение?
— Видите ли, — начал Булле, — будучи перувианцем, этот паук-упырь вырос в покрытых снегами, истерзанных постоянными войнами Андах, где снежки — часть суровой повседневной жизни. Вы слышали о тридцатилетней войне снежками? Нет? Хорошо, я скажу так. Если в Перри попадает снежок, он инстинктивно…
— Подожди! — сказал Трульс. — Что значит «ин-сти-нкт…»?
— Это значит «месть»! — крикнула Лисе и удивилась, услышав собственный голос. Но все равно продолжила: — Он заползает в ухо тому, кто бросил снежок. И ползет до самого мозга…
— Ой! — сказал Трюм.
Трульса так поразила эта новость, что он попробовал засунуть в ухо палец, но забыл, что на руках варежки.
— И начинает высасывать, — не унималась Лисе.
— Высасывать?! — хором закричали двойняшки.
— Пока не высосет… — прошептал Булле.
Трульс и Трюм машинально наклонились к нему.
— …весь мозг. — Он с хлюпаньем втянул ртом воздух, и двойняшки испуганно отскочили на шаг назад.
— Сначала из памяти исчезают таблица умножения и названия стран Европы, — сказала Лисе. — Потом все, чему учили в школе. — Ей показалось, что это не произвело впечатления, и она продолжила: — Ты забываешь ноты песни «Да, мы любим этот край», имена всех своих друзей, дорогу домой, и наконец ты забываешь, как тебя зовут.
Но Трюм только зевнул.
— А потом… потом… — продолжала Лисе, — потом…
Трульс поднял над головой руку со снежком.
— Ты разучиваешься есть, — сказал Булле. — Становишься тонким, как спичка, и умираешь с голоду.
Трульс и Трюм уставились на Булле широко раскрытыми испуганными глазами.
— Ну вот, опять, — заикаясь, сказал Трульс. — Он нам лапшу вешает!
— Фи! — сказал Трюм, протянул руку к голове Булле, потом вернул ее назад и раскрыл варежку.
В варежке сидел Перри.
— Ха-ха! — с триумфом произнес Трюм. — Я его схватил! Самый обыкновенный спаук!
— Оторви у него ногу! — крикнул Трульс и запрыгал. — Нет, оторви три ноги! И будет тогда трехногий перу… перуви… спаук-упырь!
— Я бы не советовал это делать, — сказал Булле.
Близнецы обернулись к нему.
— Всем известно, что трехногий перувианский паук-упырь втрое опаснее семиногого!
Близнецы уставились на паука.
— Лучше ты, — сказал Трюм и протянул варежку с пауком брату.
— Я? — сказал Трульс и отскочил. — Нет, уж лучше ты!
— Нет, ты! — сказал Трюм и взмахнул варежкой.
— Ты!
— Позвольте, это сделаю я! — вызвался Булле и отнял варежку.
Он осторожно взял Перри и усадил его себе на голову. Потом надел оранжевую шапку и отдал варежку Трюму.
— Но только тогда, когда вернусь домой, — сказал Булле. — Подобные операции с пауками должны проводиться при соблюдении строгих правил, специальной газовой горелкой, под наркозом и в присутствии взрослых.