Выходец из Восточного Техаса, он родился в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом, но смолоду жил в здешних местах. На его веку страна перешла от керосиновой лампы и лошади с телегой к реактивным самолетам и атомной бомбе, но не это его удручало. А вот с тем, что умерла его дочь, он так и не смог свыкнуться.
Они сидели в первом ряду, у самого стола аукциониста, и Орен время от времени вытягивал шею, чтобы аккуратно, через верхнюю доску ограды, сплюнуть в пыль площадки для торгов. У Мэка в нагрудном кармане рубашки была маленькая записная книжечка, которую он иногда доставал, сверялся с записями и совал обратно, потом снова доставал и уже не убирал, а так и сидел, держа в руке.
— Мы эту мелкую лошаденку уже смотрели? — спросил он.
— Да, сэр, — подтвердил Джон-Грейди.
Тот снова вынул записную книжку:
— Он говорит, она Дэвиса, а она ж не Дэвиса!
— Нет, сэр.
— Бина, — сказал Орен. — Это лошадь Бина.
— Да знаю я, что это за лошадь, — отмахнулся Мэк.
Аукционист дунул в микрофон. В огромном аукционном ангаре динамики висели высоко в разных его концах, и его голос квакал и крякал, сам себя перебивая.
— Поправочка, леди и джентльмены, поправочка. Эту лошадь выставляет мистер Райл Бин.
Начали с пятисот. Кто-то у дальнего конца торговой площадки коснулся поля шляпы, помощник аукциониста сразу повернулся к нему и поднял руку, а аукционист возгласил:
— Теперь шестьсот, шестьсот теперь, предложено шестьсот, имеем шесть сотен, кто даст семь? Ну-ка, семь давайте.
Вытянув шею, Орен задумчиво сплюнул в пыль.
— Ты глянь-кася, который там сидит, — то ж твой знакомец! — сказал он.
— Я узнал его, — сказал Джон-Грейди.
— А кто это? — спросил Мэк.
— Вольфенбаргер.
— А нас он узнал?
— А то! — сказал Орен. — Еще как узнал.
— Так ты, что ли, тоже его знаешь, Джон-Грейди?
— Да, сэр. Однажды он заезжал к нам.
— Я думал, ты с ним не говорил.
— А я и не говорил.
— Делай вид, будто его тут нет вовсе.
— Слушаюсь, сэр.
— А когда это он заезжал?
— На прошлой неделе. Не помню. В среду, кажется.
— Просто не обращай на него внимания.
— Да, сэр. Я и не обращаю.
— Больше мне делать нечего, еще за него волноваться!
— Да, сэр.
— Восемьдесят! Семьсот восемьдесят! — взывал аукционист. — Ну-ка, кто больше? Ведь меньше-то уж никак.
Жокей проехался на лошади вокруг площадки. Потом пересек ее наискось, остановился, сдал назад.
— Лошадь хороша и как тягловая, и как рабочая ковбойская, — продолжал нахваливать товар аукционист. — За такую тысячи долларов не жалко! А, вот, хорошо. Имеем восемь, восемь, восемь… А ну-ка, восемь с половиной! Кто даст восемьсот пятьдесят, восемьсот пятьдесят, восемьсот пятьдесят…
В итоге лошадь ушла за восемьсот двадцать пять, а на торг вывели кобылу арабских кровей, которую продали за семнадцать сотен. Мэк наблюдал, как ее уводят.
— Вот никогда бы я не стал такую суку сумасшедшую у себя держать, — сказал он.
Потом выставили очень броского на вид пегого с белой гривой мерина, который принес хозяину тысячу триста долларов. Мэк сверился с записями, поднял взгляд.
— Откуда, к черту, у людей такие деньги? — пробормотал он.
Орен покачал головой.
— Что Вольфенбаргер? Бился за него?
— Вы же сказали не смотреть туда.
— Что Вольфенбаргер? Бился за него?
— Вы же сказали не смотреть туда.
— Знаю. Так бился он или нет?
— Ну, как бы да.
— Но все же не купил, скажи?
— Не-а.
— Я думал, ты зарекался смотреть туда.
— А мне и не требовалось. Он так махал руками, будто пожар кругом.
Мэк покачал головой и опять уставился в свои записи.
— Через минуту-другую должны начать торговать стринг из тех полудиких, — сказал Орен.
— И как считаешь, о каких деньгах пойдет речь?
— Те лошадки, думаю, пойдут не больше чем по сотне долларов за голову.
— А что будем делать с остальными тремя? Выставим их сразу тут же на продажу?
— Выставим тут же на продажу.
— Или, может быть, лучше продать у себя, прямо на месте.
Мэк кивнул.
— Может быть, — сказал он. И бросил косой взгляд в сторону трибун напротив. — Этот сукин сын, похоже, решил все слизывать с меня. Ненавижу такие вещи.
— Понимаю.
Он прикурил сигарету. Помощник конюха вывел следующую лошадь.
— По-моему, он и впрямь пришел покупать, — сказал Орен.
— По-моему, тоже.
— Спорим, он будет делать ставки на каждую из лошадей с Ред-Ранчо. Вот увидишь.
— Это без сомнения. Надо бы нам какую-нибудь подставу ему сделать.
Орен не ответил.
— Дурак — он собственному кошельку враг, — сказал Мэк. — Ну-ка, Джон-Грейди, что не так с той лошадью?
— Да ничего. Вроде все так.
— А что-то ты как будто говорил, что это какая-то жуткая помесь. Чуть ли не с марсианской лошадью.
— Ну, лошадь тоже может быть немного холодновата.
Орен сплюнул через доску ограды и осклабился.
— Холодновата? — переспросил Мэк.
— Да, сэр.
Начальной ставкой за эту лошадь объявили триста долларов.
— А сколько лет-то ей? Ты не помнишь?
— Сказали, одиннадцать.
— Ага, — хмыкнул Орен. — Шесть лет назад ей было одиннадцать.
В ходе торгов цена выросла до четырехсот пятидесяти. Мэк тронул себя за мочку уха.
— А сам-то я! — сказал он. — Тоже мне, барышник. Дубина стоеросовая.
Помощник указал на него аукционисту.
— А здесь у нас пятьсот, теперь пятьсот у нас, имеем пятьсот, — завел свою песнь аукционист.
— Я думал, вы не склонны к таким проделкам, — сказал Орен.
— К каким? — поднял брови Мэк.
Цена выросла до шестисот, потом до шестисот пятидесяти.
Больше он не проронил ни слова, ни руками не водил, ни головой не качал — вообще застыл.
— Имейте в виду, ребята: эт-та лошадь стоит малость дороже! — сказал аукционист.
В итоге лошадь ушла за семь сотен. В борьбу за нее Вольфенбаргер ни разу даже не вступил.
— А наш мудак-то не такой уж и мудак, скажи? — заметил Мэк.
— Что я должен на это сказать?
— Ну что-нибудь скажи уж.
— Ведь договорились же: действовать так, будто его здесь нет. А мы все делаем наоборот. Почему?
— Ну, это уж ты слишком. Что ты на человека ополчился? Требуешь, чтобы он следовал своим же собственным зарокам.
— Это черт знает что, вообще-то.
— Скорей всего, ты прав. В отношении этого обормота с нашей стороны это было бы лучшей стратегией.
Помощник конюха вывел чалого четырехлетка с ранчо Маккинни; базовую цену назначили в шесть сотен.