Он стоял у стойки, пил пиво, а тот человек влетел, подошел к нему сзади, вытащил из-за пояса армейский самозарядный кольт сорок пятого калибра и выстрелил ему в затылок. Потом сунул ствол назад к себе в штаны, повернулся и вышел из заведения. При этом он не особенно даже и торопился.
— И что — насмерть?
— Да. Мужик умер прямо стоя. Запомнилось, как быстро он падал. Просто мертвая туша. В кино такие вещи ни хрена правильно не показывают.
— А вы где были?
— А я стоял с ним почти рядом. Все видел в буфетном зеркале. Из-за того случая я практически оглох на одно ухо. А ему почти что голову оторвало. Кровища, кровища везде! Мозги! На мне была новехонькая габардиновая рубашка «страдивариус» и вполне себе неплохая стетсоновская шляпа, так я все, что на мне было, сжег. Кроме сапог разве что. А уж мылся, оттирался… Девять раз, наверное, всего себя с головы до ног вымыл.
Он вновь устремил взгляд вдаль на запад, где небо начинало уже темнеть.
— Такие вот легенды старого Запада, — сказал он.
— Да, сэр.
— Во многих стреляли, многих убили.
— А кто они были — ну, те люди, что в старину жили здесь?
Мистер Джонсон провел пальцами по подбородку.
— Ну-у… — протянул он. — Думаю, народ, что здесь собрался, прибыл в основном из Теннеси и Кентукки. Из округа Эджфилд в Южной Каролине. Из южной части Миссури. Сплошь горцы. И их предки, которые жили в Европе, тоже были горцы. Эти стреляют запросто. Причем не только здесь. Они все прибывали, двигались на запад, и к тому времени, как оказались здесь, Сэм Кольт изобрел свой дешевый шестизарядный револьвер. Наконец-то они в силах позволить себе оружие, которое можно всюду носить на поясе! И все. Тут ни прибавить, ни убавить. Страна или местность тутошняя здесь совершенно ни при чем. Запад. Ну, запад. Да они были бы такие же, окажись они где угодно. Я много думал об этом, но ни к какому другому выводу прийти никак не могу.
— А когда вы были пьющим, вы здорово много пили, а, мистер Джонсон? Если, конечно, мне позволительно об этом спрашивать.
— Здорово много. Но все же я был не такой горький пьяница, как некоторые теперь утверждают. Но эта страсть была для меня не каким-нибудь шапочным знакомством.
— Да, сэр.
— Можешь спросить у кого угодно.
— Да, сэр.
— До моих лет доживешь, перестанешь обращать внимание на всякие пустые экивоки. Думаю, именно это Мэка иногда во мне напрягает. Но ты спрашивай, не стесняйся.
— Да, сэр. А пить вы как — взяли и бросили?
— Нет. Для этого у меня больно уж сильная была привычка. Я бросал и начинал снова. Бросал и снова начинал. Но в конце концов сподобился бросить напрочь. Может быть, просто стар стал для этого дела. Во всяком случае, доблести моей тут никакой нет.
— В том, что пили, или в том, что бросили?
— Ни в том, ни в другом. Нет никакой доблести в том, чтобы бросить то, чему предаваться все равно больше не способен. Красиво, да?
Он кивнул в сторону заката. Закат почти погас, оставив в небе лишь темный слоистый пурпур. Таящий в себе холод грядущей тьмы, который уже излился и затопил все вокруг.
— Да, сэр, — сказал Джон-Грейди. — Красиво.
Старик вынул из кармана сигареты. Джон-Грейди улыбнулся.
— Я смотрю, курить вы не бросаете, — сказал он.
— Хочу, чтобы меня похоронили с пачкой в кармане.
— Думаете, там они вам понадобятся?
— На самом деле не думаю. Но человеку свойственно надеяться.
Он бросил взгляд в небо:
— Интересно, куда зимой летучие мыши деваются? Им надо ведь что-то есть.
— Может, они какие-нибудь перелетные?
— Надеюсь.
— Как вы думаете, стоит мне жениться?
— Ч-черт, сынок! Мне-то откуда знать?
— Вы ведь так и не женились?
— Это не значит, что я не пытался.
— И что — попытка оказалась неудачной?
— Она мне отказала.
— А почему?
— Я для нее был слишком беден. А может быть, для ее папаши. Не знаю.
— А что было с ней потом?
— С ней странная произошла штука. Она потом вышла за другого парня и умерла в родах. В те времена это было вполне обычное дело. Очень была красивая девушка. Женщина. Но ей, кажется, и двадцати-то не было. Я до сих пор о ней часто думаю.
На западе умерли последние сполохи заката. Небо стало темным и синим. Потом просто темным. На доски около того места, где они сидели, легла полоса света от кухонного окошка.
— По некоторым иногда скучаешь, хочется знать, что сталось с теми или этими людьми. Где они живут, как у них дела или где они умерли, если умерли. Вспоминаю, например, старого Билла Рида. Частенько говорю себе, как бы самого себя спрашиваю: что, интересно, сталось со старым Биллом Ридом? Да только вряд ли я это узнаю. А мы с ним друзьями были, да.
— А еще?
— Что — еще?
— По чему еще скучаете?
Старик покачал головой:
— Вот щас как заведу!
— Что, по многому?
— Ну, не по всему, что было в молодости. Вот не скучаю по тому, как мне сапожными щипцами рвали зуб, когда для обезболивания была одна холодная вода из колодца. Но по той жизни, что была тут в приграничье в старину, я скучаю. Когда не было никаких этих оград… Со стадами на север я прошел весь путь четыре раза. Это лучшее время в моей жизни. Самое лучшее. Свобода… Новые места… Ничего лучше этого в мире нет. И никогда не будет. Сидеть со всеми вместе вечером у костра, когда стадо расположилось на ночлег и нет ветра. Нальешь в кружку кофе… И слушай себе, как старые ковбои рассказывают свои истории. Занятные, между прочим, истории. Свернешь себе сигаретку. Потом спать. Нигде так сладко не спится. Нигде.
Он выбросил окурок в темноту. Открылась дверь, выглянула Сокорро.
— Мистер Джонсон, — сказала она, — шли бы вы в дом. Для вас уже холодновато.
— Иду сей момент.
— А я, пожалуй, двинусь, — сказал Джон-Грейди.
— Не заставляй ее ждать, — сказал старик. — Они этого не переносят.
— Да, сэр.
— Давай, дуй.
Джон-Грейди встал. Сокорро скрылась в доме. Он опустил взгляд на старика:
— И все же вы полагаете, это не такая уж хорошая идея, я правильно понял?
— Насчет чего?
— Насчет жениться.
— Я этого не говорил.
— Но вы так думаете, верно?
— Я думаю, надо следовать велению сердца, — сказал старик. — Это все, что я думаю по любому поводу.
Двигаясь по Хуарес-авеню в толпе туристов, на углу он увидел знакомого мальчишку-чистильщика и помахал ему рукой.
— А! Идете небось на свидание со своей девушкой, — сказал мальчишка.
— Нет. Иду повидаться с другом.
— А она по-прежнему ваша
.
— Otro más.