Здесь я окончательно убедилась в том, что цена за проезд вовсе не была завышена. Если нам удастся вскарабкаться наверх и при этом не угробить автомобиль, это будет настоящее чудо. Вскоре мы одолели склон. Наш шофер оказался превосходным водителем.
Иногда мы проезжали мимо маньятт, детей, козьих и коровьих стад. Я места себе не находила от волнения. Когда мы наконец приедем? Здесь ли мой любимый – или все усилия были напрасны? Есть ли у меня еще шанс? Я тихо молилась. Наконец мы пересекли широкое русло реки, и через два-три поворота я увидела простые хижины, а сверху, на холме, огромное здание, возвышавшееся над ландшафтом как оазис, зеленый и красивый. «Где мы?» – спросила я своего спутника. «Это селенье Барсалой, а там наверху – миссия. Но сначала мы зайдем в маньятты и посмотрим, дома ли Лкетинга», – объяснил он.
Мы проехали мимо миссии, и я подивилась обилию зелени вокруг здания, ведь местность здесь была засушливая, как в степи или полупустыне.
Через несколько сотен метров мы свернули на ухабистую дорогу, и через две минуты машина остановилась. Том вышел и сказал, чтобы я шла за ним. Водителя мы попросили подождать. Под большим плоским деревом сидело множество взрослых и детей. Мой спутник подошел к ним, а я осталась ждать в стороне. Все внимательно смотрели на меня. После долгого разговора с одной пожилой женщиной он вернулся и сказал: «Коринна, идем, его мама говорит, что Лкетинга здесь». Мы прошли через высокий колючий кустарник и увидели три простые хижины, установленные примерно в пяти метрах друг от друга. Перед третьей из земли торчали два копья. Том указал на них и сказал: «Он здесь, внутри». Заметив, что я не в силах двинуться с места, он нагнулся и вошел в хижину. Я следовала за ним по пятам и ничего не видела из-за его широкой спины. Том произнес несколько слов, и я услышала голос Лкетинги. Не выдержав, я протиснулась вперед. То, как удивленно и радостно посмотрел на меня Лкетинга, я не забуду никогда. Он лежал в крошечной хижине на подстилке из коровьей шкуры за дымным костром – и внезапно рассмеялся. Том посторонился, насколько это было возможно, и я бросилась в распростертые объятия моего масаи. Мы долго не выпускали друг друга. «Я всегда знать, если ты меня любишь, ты придешь ко мне домой».
Эта встреча была самым прекрасным мгновением в моей жизни. В ту минуту я поняла, что останусь здесь, пусть даже у нас нет ничего, кроме нас самих. Лкетинга будто прочел мои мысли и сказал: «Теперь ты моя жена, ты остаться со мной как жена-самбуру». Я была на седьмом небе от счастья.
Мой спутник скептически посмотрел на меня и спросил, уверена ли я, что не хочу вернуться в Маралал на «лендровере». Он предупредил, что мне будет очень трудно. Есть здесь почти нечего, спать придется на земле. Пешком до Маралала мне не добраться. Мне это было безразлично, и я сказала: «Где живет Лкетинга, там смогу жить и я».
На мгновение в хижине стало темно. Через узкий вход в маньятту пробралась мама Лкетинги. Она села на землю перед очагом и долго смотрела на меня мрачным взглядом. Все молчали, и я понимала, что это решающая минута. Мы сидели, взявшись за руки, и наши лица пылали от волнения. Если бы от них можно было зажечь огонь, в хижине стало бы светло, как днем.
Лкетинга обменялся с ней парой фраз, я разобрала только «мзунгу» и «Момбаса». Мама не сводила с меня глаз. У нее были совсем черная кожа и бритая голова правильной формы. На шее и в ушах пестрели разноцветные кольца из бус. Она была полная, с ее обнаженного торса свисали огромные длинные груди. Ноги прикрывала грязная юбка.
Внезапно она протянула мне руку и сказала: «Джамбо». Затем произнесла длинный бурный монолог. Я посмотрела на Лкетингу. Он рассмеялся: «Мама дала нам свое благословение, мы можем остаться в ее хижине». Я забрала из «лендровера» свою сумку и попрощалась с Томом.
Я забрала из «лендровера» свою сумку и попрощалась с Томом. Когда я вернулась, вокруг хижин уже столпилось множество людей.
Ближе к вечеру раздался звон колокольчиков. Мы вышли на улицу, и я увидела огромное козье стадо. Большинство животных проходило мимо, другие сворачивали в наш загон, огороженный колючими ветками. Когда в центре крааля собралось около тридцати животных, его плотно закрыли колючим кустарником. Мама взяла сосуд из тыквы и пошла доить коз. Как я позднее узнала, полученного молока едва хватало на чай. За стадом ухаживал мальчик лет восьми. Испуганно глядя на меня, он сел возле маньятты и залпом выпил два стакана воды. Это был сын старшего брата Лкетинги.
Через час стемнело. Мы сидели вчетвером в маленькой маньятте. Мама впереди у входа, рядом с ней – трехлетняя Сагуна, младшая сестра мальчика. Она испуганно жалась к бабушке, которая теперь была ее мамой. Лкетинга объяснил, что первую дочь старшего сына, когда она становится взрослой, отдают бабушке как своего рода пособие на старость. В ее обязанности входит собирать дрова и приносить воду.
Мы сидели на подстилке из коровьей шкуры. Мама разворошила золу и стала медленно, но настойчиво дуть на появившиеся искры. На несколько минут хижину наполнил ядовитый дым, от которого у меня начали слезиться глаза. Все засмеялись. Закашлявшись, я выскочила на свежий воздух.
На улице было совершенно темно. Тысячи звезд висели так низко, что казалось, будто можно протянуть руку и снять их с неба. Вокруг царил покой, и я наслаждалась этим ощущением. В хижинах уютно мерцал огонь. Мама приготовила ужин, то есть чай. После чая мне захотелось писать. Лкетинга рассмеялся: «Здесь нет туалета, одни кусты. Идем со мной, Коринна!» Он ловко раздвинул колючие ветки, и между ними образовался проход. Колючий забор здесь являлся единственной защитой от диких животных. Мы отошли от деревни примерно на триста метров, и он указал дубинкой на куст, который теперь стал моим туалетом. Лкетинга объяснил, что писать ночью можно и возле маньятты: песок хорошо впитывает влагу. Однако по-большому ходить рядом с хижиной строжайше запрещено, иначе нам придется отдать соседям козу и переехать, потому что это большой позор.
Вернувшись в маньятту, мы загородили вход колючими ветками и легли на коровью шкуру. Возможности помыться здесь не было, потому что воды едва хватало на чай. Когда я спросила Лкетингу, как они моются, он ответил: «Завтра на реке, нет проблем!» В хижине благодаря костру было тепло, а снаружи прохладно. Девочка голышом заснула возле своей бабушки, а мы, трое взрослых, немного поговорили. Спать здесь ложились в восемь-девять часов вечера. Вскоре костер догорел, и мы стали укладываться, потому что уже с трудом различали друг друга в темноте. Лкетинга и я тесно прижались друг к другу. И ему, и мне хотелось большего, но в присутствии мамы и в этой бесконечной тишине близость была невозможна.
Первую ночь я, не привыкшая спать на жестком, почти не сомкнула глаз. Я ворочалась с боку на бок и прислушивалась ко всем звукам. Время от времени звенел козий колокольчик, и в ночной тиши он напоминал мне церковный колокол. Вдали выл какой-то зверь. Вдруг в ветках возле хижины раздался шорох. Да, я отчетливо слышала: кто-то искал вход в маньятту. Мое сердце бешено заколотилось, я взволнованно прислушалась. Пристально вглядевшись в маленькое отверстие для входа, я увидела две черные балки, то есть ноги, и два наконечника копий. Затем я услышала мужской голос: «Супа моран!» Я толкнула Лкетингу в бок и прошептала: «Милый, тут кто-то есть». Он издал непонятные звуки, похожие на хрюканье, и долю секунды смотрел на меня почти сердито. «Снаружи кто-то есть», – взволнованно объяснила я. Снова раздался голос: «Моран супа!» Мужчины обменялись несколькими словами, после чего ноги пришли в движение и исчезли. «В чем дело?» – спросила я. Другой воин хотел здесь переночевать.