Внезапно, когда Родригес убил своего второго быка (а всего с начала корриды это был третий), она схватилась за грудь и, задыхаясь, сказала:
– Гийом, уведи меня отсюда… Мне нехорошо.
Он очень испугался, вскочил с места и подал ей руку. Солдат помог им пройти сквозь толпу. Оказавшись на залитой солнцем пустынной площади, она на мгновение оперлась о стену. Облака, расцвеченные солнечными лучами, казались сполохами над Андами.
– Не бойся, ничего страшного, – сказала она. – Со мной такое уже было, причем в этом же самом городе. Наверное, из-за большой высоты, или пыль с арены, может, запах быков…
– Но в чем дело, Лолита? Это сердце?
– Нет, не сердце. Что-то вроде астмы на нервной почве… У меня лекарство в гостинице. Вызови такси,
Через десять минут Лолита постучала в дверь гостиной. Она переоделась в брюки и голубой свитер. Гийому она показалась еще красивее, чем обычно, но ходить ей было трудно.
– Садись на диван, – сказала она. – Обними меня и расскажи что-нибудь или почитай стихи… Лекарство довольно сильное, меня от него трясет и трудно говорить… Но мне нравится сидеть рядом с тобой и слушать.
Лолита расслабилась у него в объятиях, словно больной ребенок, закрыла глаза. Он, по ее просьбе, стал читать стихи. Он знал наизусть Мейнара, Ронсара, Корнеля, Расина, Бодлера, Верлена. Когда он прочел: «Не знаю, чем меня околдовали вы…», она открыла глаза и улыбнулась ему:
– Ты так добр ко мне… Знаешь, я к этому не привыкла… Когда мне плохо, я почти всегда остаюсь одна, это так страшно.
К вечеру приступ, похоже, прошел.
– Гийом, ты никогда не писал стихов? – спросила она.
– Нет. То есть писал, лет в двадцать, как все, но это не мой способ выражения.
– Я хочу, чтобы ты написал для меня стихи.
– Они будут, увы, недостойны тебя… Ты пойдешь ужинать?
К немалому удивлению Фонтена, она сказала, что сейчас оденется и они вместе отправятся в «Темель», один изысканный ресторан в Боготе. Как только она ушла, появился Петреску. Он пришел сообщить планы на завтрашний день:
– Мэтр, ваша лекция, она в шесть часов… Мануэль Лопес вас приглашать обедать на водопад Текендама. Вы должен соглашаться, мэтр. Это великолепный, а эти славный люди очень хотеть показать вам страну. Они обидеться, если вы не согласиться. Я знать, почему вы хотите быть один, то есть вы не один… Не спорьте, мэтр, Петреску не дурак, он не слепой… Я знаю… Но другие, они не знать… Еще не знать… Сегодня я им говорил: он устал от путешествия, а завтра?
– Друг мой, – сказал Фонтен, – я охотно соглашусь, если вы пригласите Долорес тоже.
Петреску тяжело вздохнул, принял страдальческий вид и пообещал, что Долорес будет приглашена тоже.
– Итак, мэтр, выходить в одиннадцать часов… Может, сегодня вечером ужинать с…
– Нет, друг мой, – решительно сказал Фонтен, – на сегодня я ничего не хочу, только покой.
После ухода Петреску он долго ждал Долорес, наконец сам отправился к ней и постучал в дверь. Она сидела в кресле и, казалось, дремала. По всей комнате была разбросана одежда.
– Прости, Гийом, я слишком долго?.. Когда я причесывалась, у меня опять заколотилось сердце, но я готова… Пойдем…
В ресторане она, по своему обыкновению, заказала бифштекс и «хорошего французского вина», съела пару кусочков мяса и выпила всю бутылку.
Затем она выкурила много сигарет, несмотря на протесты Гийома, который утверждал, что табак усугубляет удушье.
–
come se dice?
– Нет, – сказал он. – Но я готов это принять.
Он хотел как можно скорее вернуться в гостиницу и отвечал рассеянно. Раз десять она прикурила новую сигарету от прежней.
– Закажи мне ликер, Гийом, ликер из лесных ягод.
– Это неразумно, любовь моя. Уже поздно, и…
– Ты торопишься вернуться,
no
должен
Держа его за руку, она бодро шагала рядом, стуча высокими каблучками по мостовой. Когда они пришли в гостиницу, он робко спросил:
– Ты не слишком устала? Зайдешь ко мне на минутку?
– На минутку? – переспросила она. – На всю ночь. Ступай к себе…
Он подумал: «Жребий брошен». Чуть позже раздался легкий стук в дверь, который он уже так хорошо знал. Она вошла, укутанная в меховую накидку:
– Я набросила, чтобы выйти в коридор.
Прямо у двери она скинула туфли. Он устремился к ней, чтобы снять накидку.
– Какая ты красивая! – вырвалось у него.
– Тебе нравится?
Он подхватил ее на руки и отнес в комнату, где положил на кровать.
– Почему ты говорил, что стар, любовь моя?
– Потому что я еще не знал тебя.
Она лежала, вытянувшись рядом с ним на постели, и он не мог наглядеться на совершенные изгибы ее тела. Он восхищался красотой ее груди, бедер, длинных ног.
– Ты все, о чем я мечтал, все, на что я даже не смел надеяться: поэзия, воплощенная в женщине, чувственность и ум. Я люблю твои порывы и твою безмятежность.
Когда, восхищаясь ею, он находил особо красивые фразы, у нее словно из глубины сердца вырывался вздох.
– Скажи мне еще что-нибудь прекрасное, – просила она.
Она была дерзкой любовницей, но не такой искусной, как он предполагал, и это тоже ему нравилось. Около двух часов ночи он прошептал:
– Тебе надо вернуться к себе. Необходимо все же хоть немного поспать, и потом, вдруг тебя утром увидят у меня.
Казалось, она была раздосадована:
– Ну и что? Мне все равно… Ты правда хочешь, чтобы я ушла? Мне так хорошо рядом с тобой.
Он поискал ее туфли, меховую накидку и протянул ей. Она недовольно нахмурилась:
– Это не любовник, за которым я поехала в Боготу… Это Золушка.
С прежней очаровательной улыбкой она сказала: «Buenas noches, mi señor», и балетным шагом выскользнула из комнаты.