Тут такое творилось, когда до всех дошло, что Дриффилды улизнули! Просто смех. Лорд Джордж говорит, он не
подозревал, что у них ничего нет, и прикидывается, будто тоже удивлен, как и все. Но я то ни слову его не верю. Все мы знаем, что у него было с
Рози до того, как она вышла замуж, да, между нами, я и не верю, что на этом все кончилось. Говорят, кто то видел, как они прошлым летом
прогуливались за городом, да и у них он бывал каждый божий день.
– А как все это стало известно?
– А вот как. У них там работала одна девушка, и они сказали ей, что она может идти к матери ночевать, но чтобы вернулась не позже восьми утра.
Ну, пришла она и не может попасть в дом. Стучала, звонила – никто не отвечает. Она пошла к соседям и спросила там, что ей делать, и соседка
говорит, что лучше всего пойти в полицию.» Пришел сержант, он тоже звонил и стучал, и никакого ответа. Тогда он спросил ее, заплатили ли они ей,
а она сказала – нет, за целых три месяца, и тогда он сказал: «Можешь мне поверить, они смылись, вот что». И когда вошли в дом, то увидели, что
они взяли всю одежду, и все книги – говорят, у Теда Дриффилда их было ужасно много, – и все до последнего, что у них там было.
– И с тех пор никто о них ничего не слышал?
– Да в общем нет, только когда их не было уже с неделю, эта девушка получила письмо из Лондона, и, когда его распечатала, там не было никакого
письма и ничего, а только почтовый перевод на те деньги, что она заработала. И если ты спросишь меня, то, по моему, они просто молодцы, что не
обманули бедную девушку.
Я был гораздо сильнее шокирован, чем Мэри Энн. Я был весьма респектабельным юнцом. Читатель не мог не заметить, что я разделял все предрассудки
своего класса, считая их такими же незыблемыми, как законы природы, и хотя огромные долги, о которых я читал в книгах, казались мне романтичными,
а кредиторы с ростовщиками были обычными персонажами в мире моих фантазий, – я не мог не счесть неуплату долга торговцам подлым поступком,
достойным презрения. Я смущенно слушал, когда в моем присутствии говорили о Дриффилдах, а как только речь заходила о моей дружбе с ними, я
говорил: «Ну, знаете, я ведь едва был с ними знаком»; и когда меня спрашивали: «А правда, что они были ужасно вульгарны?», я отвечал: «Да,
пожалуй, потомственной аристократией от них не пахло».
Бедный мистер Гэллоуэй был ужасно расстроен.
– Конечно, я не думал, что они богаты, – говорил он мне, – но полагал, что хоть концы с концами они сводят. Дом был очень прилично обставлен, и
пианино новое. Мне и в голову не могло прийти, что они ни за что не платили. Они никогда себя не стесняли. Что меня больше всего огорчает – это
обман. Я много у них бывал и, мне казалось, нравился им. Они всегда были такие гостеприимные. Вы не поверите, но когда я последний раз с ними
виделся, миссис Дриффилд на прощанье пригласила меня приходить на» следующий день, а Дриффилд сказал: «Завтра к чаю горячие булочки». А в это
время наверху у них все уже было упаковано, и в ту же ночь они уехали последним поездом в Лондон.
– А что говорит об этом Лорд Джордж?
– Сказать вам правду, я последнее время не очень стремился с ним повидаться. Это мне хороший урок. Есть такая пословица о дурных знакомствах,
которую я решил теперь твердо помнить.
Я относился к Лорду Джорджу примерно так же и тоже немного нервничал. Если бы ему пришло в голову рассказать кому нибудь, что в рождественские
каникулы я чуть ли не каждый день бывал у Дриффилдов, и если бы это дошло до дядиных ушей, мне грозило неприятное объяснение.
Если бы ему пришло в голову рассказать кому нибудь, что в рождественские
каникулы я чуть ли не каждый день бывал у Дриффилдов, и если бы это дошло до дядиных ушей, мне грозило неприятное объяснение. Дядя обвинил бы
меня в обмане, двуличии, непослушании и неджентльменском поведении, и мне было бы нечего ответить. Я достаточно хорошо его знал и мог быть
уверен, что он дела так не оставит и будет напоминать мне об этом проступке многие годы. Я тоже был рад, что не встречался с Лордом Джорджем. Но
однажды я столкнулся с ним лицом к лицу на Хай стрит.
– Хэлло, юноша! – крикнул он, хотя такое обращение я особенно не любил. – Снова на каникулы?
– Вы совершенно правы, – ответил я, как мне показалось, с уничтожающим сарказмом. Увы, он только разразился хохотом.
– До чего же острый у вас язык – смотрите, не обрежьтесь, – добродушно ответил он. – Что ж, теперь нам с вами, похоже, в вист поиграть не
придется? Видите, что получается, когда живешь не по средствам. Я так и говорю своим ребятам: если у тебя есть фунт и ты тратишь девятнадцать с
половиной шиллингов, то ты богатый человек; а если тратишь двадцать с половиной, ты нищий. По мелочи, по мелочи большие деньги собираются!
Но хотя он это и говорил, в его голосе не слышалось никакого неодобрения, а только усмешка, как будто про себя он потешался над этими прописными
истинами.
– Говорят, вы помогли им улизнуть, – заметил я.
– Я? – Его лицо выразило крайнее удивление, но в глазах поблескивала хитрая усмешка. – Что вы! Когда мне сказали, что Дриффилды удрали, у меня
так ноги и подкосились. Они мне были должны за уголь четыре фунта и семнадцать с половиной шиллингов. Всех нас надули, даже бедного Гэллоуэя –
так он и не получил булочку к чаю.
Такого нахальства я не ожидал от Лорда Джорджа. Мне хотелось сказать ему напоследок что нибудь сокрушительное, но я ничего не мог придумать, а
просто сказал, что мне надо идти, и расстался с ним, холодно кивнув на прощанье.
11
Перебирая в памяти прошлое в ожидании Элроя Кира, я усмехнулся, когда сравнил этот недостойный эпизод из забытого периода жизни Эдуарда Дриффилда
с невероятной респектабельностью его последних лет. Мне пришло в голову: а не потому ли, что в годы моего отрочества окружающие нас люди так мало
ценили его как писателя, – не потому ли я никогда не мог увидеть в нем те потрясающие достоинства, которые со временем стала приписывать ему
критика?
Его язык долго считали очень плохим, и в самом деле ощущение было такое, будто он писал тупым огрызком карандаша; в его вымученном стиле
смешались архаизмы и просторечие, а его персонажи разговаривали так, как не говорит ни один живой человек. Когда он в конце жизни диктовал свои
книги, его стиль, приобретя разговорную легкость, стал плавным и водянистым; и тогда критики, вернувшись к произведениям поры его расцвета,
нашли, что там язык был сильным, выразительным и колоритным. Расцвет Дриффилда пришелся на ту пору, когда были в моде изящные отрывки, и
некоторые описания из его книг попали во все хрестоматии английской прозы. Особенно прославились его картины моря, весны в кентских лесах и
заката на Нижней Темзе. Мне следовало бы стыдиться, но, читая их, я всегда испытываю неловкость.
Во времена моей молодости его книги расходились плохо, а одна или две не были допущены в библиотеки; и все же восхищаться им считалось признаком
культуры. Его считали смелым реалистом. Это была удобная дубинка для побиения филистеров. Кто то в приступе вдохновения обнаружил, что его моряки
и крестьяне – поистине шекспировские типы, а когда собирались вместе тонко понимающие натуры, их приводил в экстаз сдержанный соленый юмор его
деревенских персонажей.