Ее безбрежное спокойствие было не монотонным, а таким же полным жизни, как море у берегов Кента, гладкое и сверкающее под
августовским солнцем. Она напоминала мне сонатину какого нибудь старинного итальянского композитора, задумчивую, но изысканно игривую,
проникнутую журчащим весельем, в котором легким, трепещущим эхом все еще звучит недавний вздох. Иногда, ощутив на себе мой взгляд, она
поворачивалась и несколько мгновений смотрела мне прямо в лицо. При этом она не говорила ни слова. О чем она думала, я не знал.
Помню, однажды я зашел за Рози на Лимпус роуд, и горничная, сказав, что хозяйка еще не готова, попросила меня подождать в гостиной. Рози вошла
вся в черном бархате, в модной шляпе, увенчанной страусовыми перьями (мы собирались в «Павильон», и она по этому случаю приоделась). Выглядела
она такой красивой, что у меня перехватило дыхание. Я был потрясен. Платья, которые тогда носили, придавали женщине достоинство, и было что то
удивительно привлекательное в том, как ее девственная красота (иногда она была похожа на замечательную статую Психеи в неаполитанском музее)
оттенялась величавостью ее наряда. Ее отличала одна особенность, которая, по моему, встречается очень редко, – кожа у нее под глазами, слегка
голубоватая, всегда была влажной. Временами я не верил, что это естественная влага, и как то спросил ее, не втирает ли она под глазами вазелин:
это выглядело именно так. Она улыбнулась, вынула платок и протянула мне.
– Вытрите и посмотрите, – сказала она.
Однажды вечером, когда мы возвращались из «Кентербери» и я, прощаясь с ней у дверей, протянул ей руку, она негромко засмеялась и прильнула ко
мне.
– Дурачок, – сказала она.
И поцеловала меня в губы. Этот поцелуй не был ни поспешным, ни страстным. Ее губы, ее полные яркие губы были прижаты к моим как раз столько
времени, чтобы я мог ощутить их форму, их тепло, их мягкость. Потом, по прежнему не спеша, она отстранилась, молча открыла дверь, скользнула в
дом и исчезла. Я так удивился, что не мог произнести ни слова. Я просто, как дурак, принял ее поцелуй, не почувствовав никакого возбуждения.
Потом я повернулся и пошел домой, а в ушах у меня продолжал звучать ее смешок. Он был не презрительным и не обидным, а откровенным и дружеским,
как будто она засмеялась потому, что я ей нравлюсь.
16
После этого я целую неделю никуда не ходил с Рози. Она ездила в Хэвершем провести вечер с матерью, потом была занята в Лондоне. А потом она
попросила меня пойти с ней в Хеймаркетский театр. Там шла очень модная пьеса и билетов не было, поэтому мы решили пойти на ненумерованные места в
партер. Мы закусили бифштексом и стаканом пива в кафе «Монико», а потом стали ждать вместе с толпой. В те времена правильных очередей не бывало,
и, когда открывали двери, начиналась страшная толкотня и давка. Изрядно вспотевшие, запыхавшиеся и несколько помятые, мы наконец пробились и
заняли места.
Обратно мы шли пешком через Сент Джеймс парк. Ночь была так хороша, что мы присели на скамейку. При свете звезд лицо и волосы Рози как будто
слегка светились. Вся она излучала дружелюбие, одновременно искреннее и нежное (я не очень удачно это выразил, но я не знаю, как передать это
ощущение). Она была как серебристый ночной цветок, благоухающий только под лучами луны. Я обнял ее за талию, она повернулась ко мне, и на этот
раз поцеловал ее я. Она не двинулась; ее мягкие алые губы подались с тихой, страстной покорностью, как вода озера принимает лунный свет.
Не знаю, сколько времени мы там сидели. Вдруг она сказала:
– Я ужасно проголодалась.
Не знаю, сколько времени мы там сидели. Вдруг она сказала:
– Я ужасно проголодалась.
– Я тоже, – засмеялся я.
– Не подкрепиться ли нам где нибудь жареной рыбой?
– Пожалуй.
В те времена я хорошо знал Вестминстер – тогда еще не модный квартал парламентариев и прочих важных персон, а захолустный, бедный уголок. Когда
мы, выйдя из парка, перешли Виктория стрит, я повел Рози в лавку на Хорсферри роу, где торговали жареной рыбой. Было уже поздно, и единственным
человеком, которого мы встретили, был кучер экипажа, ожидавший кого то на улице. Мы заказали рыбу с картошкой и бутылку пива. Зашла какая то
бедная женщина, которая купила на два пенса рыбы и унесла ее, завернув в клочок бумаги. Мы ели с аппетитом.
Наш обратный путь лежал через Винсент сквер, и, когда мы проходили мимо моего дома, я сказал ей:
– Может быть, зайдете на минуту? Вы еще не видели, как я живу.
– А ваша хозяйка? Я не хочу, чтобы у вас были неприятности.
– О, она спит как убитая.
– Ну, зайдем ненадолго.
Я тихо открыл ключом дверь и провел Рози за руку по темному коридору. Войдя в свою гостиную, я зажег газ. Рози сняла шляпку и крепко почесала в
голове. Потом она поискала глазами зеркало, но я старался следовать самому изысканному вкусу и в свое время снял зеркало, висевшее над камином,
так что в этой комнате никто не мог посмотреть, как он выглядит.
– Зайдите в спальню, – сказал я. – Там есть зеркало.
Я отворил дверь и зажег свечу. Рози вошла вслед за мной, и я высоко поднял свечу, чтобы ей было видно. Я смотрел в зеркало, как она поправляет
волосы. Она вынула две или три шпильки, сунула их в рот и, взяв мою головную щетку, взбила вверх волосы с затылка. Потом она скрутила их,
пришлепнула и опять воткнула шпильки. При этом она поймала в зеркале мой взгляд и улыбнулась. Воткнув последнюю шпильку, она повернулась ко мне,
не говоря ни слова и спокойно глядя на меня все с той же едва заметной дружеской улыбкой в голубых глазах. Я поставил свечу. Комната была очень
маленькая, и туалетный столик стоял рядом с кроватью. Она подняла руку и нежно погладила меня по щеке.
Сейчас я очень жалею, что начал писать эту книгу от первого лица. Это очень хорошо, когда есть возможность выставить самого себя в
благожелательном или трогательном свете, и нет ничего более эффектного, чем скромно героический или грустно юмористический тон, которые широко
применяются в этом грамматическом варианте. Очень приятно писать о себе, предвидя слезу, которая блеснет на глазах у читателя, и нежную улыбку на
его губах; но это не доставляет вовсе никакого удовольствия, если приходится выставлять себя попросту последним дураком.
Некоторое время назад я прочел в «Ивнинг стандард» статью мистера Ивлина Во, где он, между прочим, заметил, что писать романы от первого лица –
прием недостойный. Очень жаль, что он не объяснил почему, а просто бросил это замечание походя: хотите – верьте, хотите – нет, наподобие Евклида
с его знаменитым наблюдением о параллельных прямых. Я очень заинтересовался этим и тотчас попросил Элроя Кира (он читает все, в том числе даже
книги, к которым пишет предисловия) порекомендовать мне какие нибудь труды по литературному мастерству. По его совету я прочел «Искусство
беллетриста» м ра Перси Лаббока, откуда узнал, что единственный способ писать романы – писать, как Генри Джеймс; потом я прочел «Некоторые
аспекты романа» м ра Э. М.Форстера, откуда узнал, что писать романы нужно только так, как писал Э. М.Форстер; потом я прочел «Композицию романа»
м ра Эдвина Мюйра, откуда вообще ничего не узнал.