Миссис Дриффилд скромно потупилась, а оба молодых американца обратили к ней свои большие темные глаза, в которых можно было прочесть сочувствие,
интерес и уважение. Поговорив еще немного – отчасти о литературе, а отчасти все таки о гольфе (гости признались, что в Рае надеются разок другой
сыграть, и тут Рой снова оказался на высоте, посоветовал им не зевать на такой то и такой то лунке и выразил надежду, что, вернувшись в Лондон,
они сыграют с ним в Санингдейле), – миссис Дриффилд встала и предложила показать им кабинет и спальню Эдуарда и, конечно, сад. Рой поднялся,
очевидно, собираясь сопровождать их, но миссис Дриффилд слегка улыбнулась ему – ласково, но решительно.
– Не трудитесь, Рой, – сказала она. – Я проведу их. А вы останьтесь и поговорите с мистером Эшенденом.
– О, хорошо. Конечно.
Гости попрощались с нами, и мы с Роем опять уселись в ситцевые кресла.
– Приятная комната, – сказал Рой.
– Очень.
– Эми это нелегко досталось. Вы знаете, старик купил этот дом за два три года до того, как они поженились. Она пыталась уговорить его продать
дом, но он не хотел. Он иногда бывал очень упрям. Видите ли, дом когда то принадлежал некой мисс Вулф, у которой его отец служил управляющим, и
он говорил, что еще мальчишкой только и мечтал сам владеть этим домом, и теперь, когда его приобрел, с ним не расстанется. Можно было бы ожидать,
что ему меньше всего захочется жить в таком месте, где все знали о его скромном происхождении и обо всем прочем. Как то бедняжка Эми чуть было не
наняла одну горничную, и вдруг оказалось, что это внучатая племянница Эдуарда. Когда Эми сюда приехала, дом был от подвала до чердака обставлен в
наилучших традициях Тоттенхэм Корт роуд: вы себе представляете – турецкие ковры, шкафы красного дерева, плюшевый гарнитур в гостиной и
современные инкрустации. Он был убежден, что дом джентльмена должен выглядеть именно так. Эми говорит, что это было просто ужасно. Он не давал ей
ничего менять, и ей пришлось браться за дело с чрезвычайной осторожностью; она говорит, что просто не могла бы жить в таком доме и твердо решила
привести его в приличный вид, но заменять вещи ей пришлось по одной, чтобы Дриффилд ничего не заметил. Она говорила, что труднее всего было с его
письменным столом. Не знаю, обратили ли вы внимание на тот, который сейчас стоит у него в кабинете. Очень хороший старинный стол, я бы сам от
такого не отказался. Так вот, прежде у него было ужасное американское бюро с задвижной крышкой. Он пользовался им уже много лет, написал за ним
десяток книг и слышать не хотел о том, чтобы с ним расстаться. В мебели он ничего не понимал, а к бюро был привязан просто потому, что оно у него
так долго стояло. Обязательно попросите Эми рассказать, как она в конце концов от этого бюро избавилась. Великолепная история. Знаете, это
удивительная женщина – она почти всегда добивается своего.
Я уже заметил, сказал я. Она очень быстро отделалась от Роя, когда тот проявил желание сопровождать гостей по дому. Рой взглянул на меня и
рассмеялся. Он всегда был неглуп.
– Вы не знаете американцев так, как я, – сказал он. – Они всегда предпочитают живую мышь мертвому льву. Это одна из причин, почему я люблю
Америку.
25
Когда миссис Дриффилд, спровадив пилигримов, вернулась, у нее под мышкой был портфель.
– Какие милые молодые люди! – сказала она. – Вот бы английской молодежи так интересоваться литературой. Я подарила им тот снимок Эдуарда, где он
в гробу, а они попросили мою фотографию, и я им ее надписала.
Я подарила им тот снимок Эдуарда, где он
в гробу, а они попросили мою фотографию, и я им ее надписала.
Потом она очень любезно заметила:
– Вы, Рой, произвели на них большое впечатление. Они сказали, что были очень рады познакомиться с вами.
– Я прочел в Америке много лекций, – скромно сказал Рой.
– Да, но они знают ваши книги. Они говорят, больше всего им нравится то, что ваши книги такие мужественные.
В портфеле хранилось множество старых фотографий: группы школьников, среди которых я узнал в растрепанном мальчишке Дриффилда только после того,
как на него указала вдова; команды регбистов, где Дриффилд был уже немного постарше, и одна фотография молодого матроса в фуфайке и бушлате – это
был Дриффилд, когда он убежал из дома.
– Вот это он снимался, когда в первый раз женился, – сказала миссис Дриффилд.
Его украшали борода и брюки в белую и черную клетку; в петлице у него была большая белая роза на фоне листьев папоротника, а рядом на столе лежал
цилиндр.
– А вот и новобрачная, – сказала миссис Дриффилд, стараясь сдержать улыбку.
Бедняжка Рози, запечатленная деревенским фотографом больше сорока лет назад, выглядела нелепо. Она стояла в неловкой позе на фоне какого то
замка, держа в руках большой букет; складки на ее платье с перехватом в талии были тщательно расправлены, а сзади был турнюр. Челка спускалась до
самых глаз. На голове у нее поверх высокой прически был приколот венок из флердоранжа, от него спускалась назад длинная фата. Только я знал, как
она, наверное, была прелестна.
– На вид она страшно вульгарна, – сказал Рой.
– Такой она и была, – подтвердила миссис Дриффилд.
Мы увидели еще много портретов Эдуарда: фотографии, снятые, когда он начал пользоваться известностью, снимки с усами и более поздние, без усов и
бороды. Его лицо понемногу худело, на нем появлялись морщины. Упрямая банальность ранних портретов постепенно переходила в усталую утонченность.
Было видно, как изменяют его жизненный опыт, раздумья и успех. Я снова взглянул на фотографию молодого матроса, и мне показалось, что я уже вижу
в ней намек на ту отчужденность, которая так бросилась мне в глаза на более поздних фотографиях и которую я смутно ощутил в нем самом много лет
назад. Его лицо было просто маской, а поступки не имели никакого значения. Мне подумалось, что подлинная его душа, до самой смерти не
распознанная и одинокая, безмолвной тенью сопровождала видимые всем фигуры – автора, написавшего его книги, и человека, прожившего его жизнь, –
посмеиваясь с ироническим безразличием над этими двумя марионетками, которые мир принимал за Эдуарда Дриффилда. Я понимаю, что мне не удалось
показать его живым человеком из плоти и крови, цельным, с понятными побуждениями и логически оправданными действиями; да я и не пытался – с
радостью предоставляю это более ловкому перу Элроя Кира.
Мне попались фотографии Рози, снятые тем актером – Гарри Ретфордом, а потом снимок с его портрета, который написал Лайонел Хильер. У меня сжалось
сердце. Вот такой я ее помнил лучше всего. Несмотря на старомодное платье, она казалась живой, трепетала от наполнявшей ее страсти и как будто
была готова уступить любовному натиску.
– Похоже, что она была девица в теле, – заметил Рой.
– Да, если такие молочницы в вашем вкусе, – ответила миссис Дриффилд. – Мне она всегда напоминала белую негритянку.
Именно так ее любила называть миссис Бартон Траффорд – толстые губы и широкий нос Рози, к сожалению, придавали этой характеристике некоторое
правдоподобие.