Знаете, я еле удерживаюсь от смеха, когда где нибудь играю в
бридж и начинают говорить о книгах Теда. В Америке его обожают. Я сама никогда не была о нем такого высокого мнения.
– Но вы ведь не очень жаловали романы?
– Мне больше нравилась история, а теперь у меня на книги и времени не остается. Самый лучший день для меня – воскресенье: здесь замечательные
воскресные газеты. В Англии нет ничего подобного. И потом я много играю в бридж – просто без ума от него.
Я вспомнил, что, когда мальчишкой впервые познакомился с Рози, меня поразило ее необыкновенное мастерство в висте. Я мог себе представить, как
она играет в бридж, – быстро, смело и точно: хороший партнер и опасный противник.
– Вы бы удивились, если бы знали, какой тут поднялся шум, когда Тед умер. Я знала, что они его очень ценят, но никогда не думала, что он такая
большая шишка. Газеты только о нем и писали и печатали его портреты и снимки Ферн Корта: он всегда говорил, что когда нибудь будет там жить. И
что это он женился на той сиделке? Я всегда думала, что он женится на миссис Бартон Траффорд. У них так и не было детей?
– Нет.
– Тед хотел бы иметь детей. Для него был большой удар, что у меня после первых родов детей больше не будет.
– А я и не знал, что у вас был ребенок, – сказал я удивленно.
– Был. Потому Тед на мне и женился. Но мне пришлось очень тяжело, когда я рожала, и врачи сказали, что больше у меня ребенка не будет. Бедняжка,
если бы она осталась жива, я бы, наверное, никогда не убежала с Джорджем. Ей было шесть лет, когда она умерла. Она была такая милая и красивая,
как на картинке.
– Вы никогда о ней не говорили.
– Да, я о ней не могла говорить. Она заболела менингитом, и мы отвезли ее в больницу. Ее положили в отдельную палату, и нам разрешили оставаться
с ней. Никогда не забуду, как она мучилась – кричала, кричала, кричала, и никто не мог ничего сделать.
Голос Рози прервался.
– Это ее смерть описал Дриффилд в «Чаше жизни»?
– Да. Я всегда этому удивлялась. Он тоже не мог об этом говорить, как я, а потом взял и все описал. Не забыл ни одну мелочь, даже те, что я тогда
и не заметила, а вспомнила только потом. Можно подумать, что он был совсем бессердечный, но он не такой, ему было так же тяжело, как и мне. Когда
мы ночью приходили домой, он плакал, как ребенок. Чудной человек, правда?
Это была та самая «Чаша жизни», которая вызвала такую бурю протеста, и именно смерть ребенка и следовавший за ней эпизод навлекли на Дриффилда
особенно злобные нападки. Я очень хорошо помнил это описание. Оно было душераздирающим. В нем не было ничего сентиментального; оно вызывало у
читателя не слезы, а скорее гнев при мысли, что такие жестокие страдания вынужден испытывать маленький ребенок. Невольно приходило в голову, что
в Судный день господу богу придется держать ответ за такие вещи. Это был очень сильно написанный отрывок. Но если этот эпизод был взят из жизни,
то не так ли было и с последующим? Он то и шокировал больше всего публику девяностых годов, и его то критики осуждали как не только непристойный,
но и неправдоподобный. В «Чаше жизни» муж с женой (не помню теперь, как их звали) возвращаются из больницы после смерти ребенка – они бедные люди
и живут в меблированных комнатах, едва сводя концы с концами. Они садятся пить чай. Уже поздно – около семи часов. Они измучены после целой
недели непрерывной тревоги и потрясены своим несчастьем. Им нечего сказать друг другу. Они сидят молча, погруженные в горе. Проходят часы. Потом
жена вдруг встает, идет в спальню и надевает шляпку.
Они сидят молча, погруженные в горе. Проходят часы. Потом
жена вдруг встает, идет в спальню и надевает шляпку.
«Пойду пройдусь», – говорит она.
«Ладно».
Они живут около вокзала Виктория. Она проходит по Бекингем Палас роуд, через парк, выходит на Пикадилли и медленно идет к площади. Какой то
мужчина перехватывает ее взгляд, останавливается и поворачивается к ней.
«Добрый вечер», – говорит он.
«Добрый вечер».
Она останавливается и улыбается.
«Не хотите ли зайти выпить?» – спрашивает он.
«Ничего не имею против».
Они заходят в кабачок в одном из переулков Пикадилли, где собираются продажные женщины и куда за ними приходят мужчины, и выпивают по стакану
пива. Она болтает и смеется с незнакомцем, рассказывает ему о себе вымышленную историю. Вскоре он спрашивает, нельзя ли им пойти к ней. Нет,
отвечает она, нельзя, но она может пойти с ним в гостиницу. Они садятся на извозчика и едут в Блумсбери, где снимают на ночь комнату. А на
следующее утро она на автобусе доезжает до Трафальгар сквер и идет через парк. Когда она приходит домой, муж как раз садится завтракать. После
завтрака они снова идут в больницу, чтобы заняться устройством похорон.
– Скажите мне вот что, Рози, – начал я. – То, что случилось в книге после смерти ребенка, – и это произошло на самом деле?
Мгновение она нерешительно смотрела на меня; потом на ее губах появилась та же, все еще прелестная улыбка.
– Ну, это было столько лет назад, так что какая разница? Так и быть, скажу. Он немного напутал. Ведь это были только его догадки. Я удивилась,
что он и это то знал: я никогда ничего ему не говорила.
Рози взяла сигарету и задумчиво постучала кончиком по столу, но не закурила.
– Мы пришли из больницы точно, как он написал. Мы шли пешком: я чувствовала, что не смогу усидеть на извозчике, и у меня все внутри было как
мертвое. Я столько плакала, что уже больше не могла, и очень устала. Тед пробовал меня утешать, но я сказала: «Ради бога, замолчи». После этого
он не промолвил ни слова. Мы тогда жили в комнатах на Воксхолл Бридж роуд, на третьем этаже – всего только гостиная и спальня, вот почему нам
пришлось отдать бедную малышку в больницу: мы не могли там за ней ухаживать. И потом хозяйка была против, да и Тед сказал, что в больнице девочке
будет лучше. В общем неплохая была женщина эта хозяйка; когда то она была проституткой, и Тед часами с ней болтал. Она услышала, что мы
вернулись, и поднялась к нам. «Ну, как сегодня девочка?» – спросила она. «Умерла», – ответил Тед, а я и слова не могла сказать. Тогда она
принесла нам чаю. Я ничего не хотела, но Тед заставил меня съесть немного ветчины. Потом я села у окошка. Я не оглянулась, когда хозяйка пришла
убрать со стола: мне не хотелось ни с кем говорить. Тед читал книгу; по крайней мере, делал вид, что читает, но ни разу не перевернул страницу, и
я видела, как на нее капают слезы. Я все смотрела в окно. Был конец июня, двадцать восьмое число, и дни стояли долгие. Мы жили недалеко от угла,
и я смотрела, как люди входят в закусочную и выходят и как взад вперед ездят трамваи. Я думала, этот день никогда не кончится, а потом вдруг
заметила, что уже вечер. Все фонари горели, на улице было множество людей. Я чувствовала такую усталость, и ноги у меня как свинцом налились.
«Почему ты не зажжешь газ?» – спросила я Теда. «Зажечь?» – спросил он. «Что толку сидеть в темноте?» – сказала я. Он зажег газ и закурил трубку.