— «Даа?? Ну ничего себе! Вот так новости! Я в шоке, меня бросила родная мать, ах я бедный несчастный, вот так не повезло мне в жизни…»
Нет-нет. Разговор складывается иначе:
— «Кирилл, все дети рождаются у своих мам, иногда мамы по какой-то причине не хотят воспитывать своих детей и отдают их в детский дом».
— «А, понятно. А мои родители сидят в тюрьме. А я вылупился из яйца».
— «Нет, Кирилл, я же тебе говорю, причём тут тюрьма… Твоя мама живёт где-то в другом городе, она не смогла тебя воспитывать и поэтому ты воспитывался в детском доме…»
— «Ммм, понятно. А вообще-то я из яйца вылупился».
И я повторяю и повторяю одно и то же. Прошу повторять за мной, мы буквально заучиваем то, как было на самом деле, потому что ребёнок не понимает ничего в свои семь лет. Как вы считаете, можно на этом этапе что-то мутить и недоговаривать? Нет никакого смысла. То, что нам, взрослым нормальным людям, выросшим в семье, кажется страшным известием или какой-то неловкой темой, этими детьми едва воспринимается. Словно в густом тумане появился тончайший луч света. Тому, что эта ситуация печальная — нужно ещё ребёнка научить!
С Галей мы проговаривали её историю тысячу раз в течении года. Поначалу она не понимала, путалась, забывала важные детали (например, тот факт, что мама уже умерла). И когда это её прошлое, наконец, усвоилось памятью, Галя преобразилась. Как будто успокоилась и начала жизнь заново, уже как полноценный человек. Именно с этого момента она стала резко развиваться и осознанно вливаться в нашу семью.
Я это пишу к тому, чтобы было понятно, как важно иметь своё прошлое, своё настоящее и будущее. Хоть какое-нибудь. Без этого невозможно нормальное развитие личности. Но я знаю приёмных родителей, которые считают, что лучше вообще не обсуждать прошлое. Мол, нечего на ребёнка наваливать взрослые проблемы, целее будет. Вырастет, разберётся.
Мало того что у Нины не было никакого прошлого, ей врали в настоящем, и ещё, в связи с тяжёлой инвалидностью, с ней категорически не обсуждали будущее.
Домашние дети знают, что после детского сада они пойдут в школу, потом в институт, потом будут работать, поженятся, воспитают детей, станут бабушками и умрут, в конце-концов от старости. С Ниной никто не говорил на эти темы. Зачем расстраивать малышку? Пусть играет, до тех пор пока её не закроют навеки в каком-нибудь интернате для инвалидов.
Сколько труда мне стоило втолковать Нине, что она не всегда будет беспечным ребёнком! Она просто отказывалась воспринимать эту информацию.
Дома за обедом, на прогулках, во время мытья, я сто раз рассказывала ей об этапах обычной человеческой жизни. И каждый раз Нина слушала так, как будто впервые это слышит. В глазах удивление и недоверие.
Этот взгляд я помню у каждого своего взрослого ребёнка из ДД, мол, «Мама, ты сама-то веришь в то, что говоришь?»
И я тащу их к компьютеру, показываю беременных женщин, стареньких бабушек, представителей разных профессий, людей разных национальностей, всё, что только можно. Смотрят круглыми глазами, но я знаю, что чтобы новая информация улеглась, нужно будет возвращаться к обсуждаемой теме много раз.
То же самое с какими-то нюансами по здоровью. Нина была очень удивлена, когда узнала, что в голове у неё стоит железная трубка до самого желудка (шунт). Хотя невооружённым взглядом она видна под кожей на шее и до середины груди, это если не считать огромного шрама на голове. А мне нужно было объяснить, что нельзя кувыркаться по дивану, забираться на кровать кувырком через голову — есть вероятность повредить шунт. Я тысячу раз это объясняла и каждый раз Нина говорила: «Даа?? Да ну, не может такого быть!»
Скоро нам ложиться в урологическую больницу, а я до сих пор ей не могу растолковать, зачем мы туда едем.
Никакие полунамёки вроде: «А тебе не кажется странным, что ты ползаешь в памперсе, в то время, как другие его не носят?» — не помогают, потому что всегда готов ответ вроде: «Ну, Кристина тоже совсем недавно памперс носила, такое бывает, ничего особенного».
Согласна, для любого ребёнка важно ощущать себя таким же, как и другие дети. Но это всегда будет важно. И я считаю, что чем раньше Нина примет свои особенности, тем раньше она начнёт развиваться как личность. Сейчас она при внешней гиперактивности, как будто замороженная.
Я не тороплюсь, но медленно и осторожно расплетаю плотный клубок её иллюзий.
Лет десять назад пыталась читать книгу Корчака «Как любить ребёнка». Тяжело пошла, со многим я не хотела соглашаться.
Решающей стала фраза: «Запомните, как только ребёнок рождается, больше он вам не принадлежит…»
Тогда у меня прямо восстало всё внутри. Ну как же, это же самое родное, самое ценное-любимое, моё-моё-премоё! Отложила книгу, сердито ворча.
И вот прошло много лет, и я вдруг понимаю, что прав Корчак, не принадлежат мне дети. Я могу лишь жадно ловить каждый день проведённый с ними, быть счастлива от того, что имею возможность быть рядом, наблюдать за ними, заботиться и любить. И давать совет, если попросят. Могу надеяться, что когда они повзрослеют, я буду иметь возможность иногда видеть их, слушать и обнимать. И чем меньше я буду за них цепляться, тем больше шансов, что они будут ко мне тянуться.
Сейчас, когда Маше уже двенадцать лет, я чувствую, что не имею права её контролировать. Договариваться, доверять и надеяться — вот что мне остаётся. Я даже не могу наказать её как раньше (удалить страницу в соцсетях, например), чувствую, что моё право на это слабеет с каждым годом.
В первый раз легли с Ниной в больницу. И с детства знакомая обстановка больничных стен, превратила нашу домашнюю Нину, в ту Нину, которая была ничья.
Стоит только зазеваться, как Нина уже увлечённо болтает сама с собой сидя в коридоре среди людей или задаёт чужим взрослым глупые вопросы. Вернулись вертлявость и кривляние, от которых за полгода мы почти избавились.
Стараюсь всё время занимать Нину чем-нибудь, что бы сломать её стереотип поведения: раскрашивает, слушает аудиосказки, занимаемся по рабочим тетрадям математикой, читаю ей вслух «Золотой ключик». Постепенно стала успокаиваться.
Главное достижение — Нина молча терпит различные процедуры. Раньше, одно только приближение человека в белом халате вызывало у неё дрожь и панику. Теперь же, Нина вцепляется в меня, сжимает зубы и терпит.
Дома я двадцать раз объяснила Нине, что мы ложимся для обследования урологические проблем, но стоило только лечь в больницу, как Нина всё забыла и думает, что мы приехали починить ей ноги. Снова объясняю, что нет, там и без ног есть что полечить. Разочарованно вздыхает: «Ууу, стоило из-за этого в больницу ложиться…»
Дома мы коляской не пользуемся. Она стоит на балконе. Нина свободно ползает там, где захочет, сама залезает на любые диваны и стулья, играет с детьми на равных. В больнице, да ещё с постоянным катетером наперевес, особо не поползаешь. Нина уныло колесит по коридору, издалека поглядывая на шумные игры старших девочек. Скучает по домашней свободе. Отвлекаю и развлекаю её как могу, чтобы не было времени грустить.
Сейчас, видимо, какой-то переломный момент, то ли потому что я рядом тут, то ли какой-то этап взросления или осознания себя… Нина стала плакать, глядя на бегающих детей: «И что, я так и буду всегда в этой коляске, как старушка? И что, мне не сделают ноги как у всех?» Руки бросает на колени и ничего не хочет: «Тогда я буду просто сидеть».
С другой стороны, хорошо, что мы с Ниной здесь сейчас вдвоём. Спим на одной кровати, едим из одной тарелки, с утра до вечера то занимаюсь с ней, то таскаю на разные анализы и процедуры.