Завтра я решил настоятельно говорить сПолиной.А!французишка?
Так, стало быть, правда! Но что же тут могло быть, однако? Полина и Де-Грие!
Господи, какое сопоставление!
Все это было просто невероятно. Я вдруг вскочилвнесебя,чтобидти
тотчас же отыскать мистера Астлея и во что бытонисталозаставитьего
говорить. Он, конечно, и тут больше меня знает. Мистер Астлей? вотещедля
меня загадка!
Но вдруг в дверях моих раздался стук. Смотрю - Потапыч.
- Батюшка, Алексей Иванович: к барыне, требуют!
- Что такое? Уезжает, что ли? До поезда еще двадцать минут.
- Беспокоятся, батюшка, едва сидят. "Скорей, скорей!" -вастоесть,
батюшка; ради Христа, не замедлите.
Тотчас же я сбежал вниз. Бабушку уже вывезли в коридор.
В руках ее был бумажник.
- Алексей Иванович, иди вперед, пойдем!..
- Куда, бабушка?
- Жива не хочу быть,отыграюсь!Ну,марш,безрасспросов!Тамдо
полночи ведь игра идет?
Я остолбенел, подумал, но тотчас же решился.
- Воля ваша, Антонида Васильевна, не пойду.
- Это почему? Это что еще? Белены, что ли, вы все объелись!
- Воля ваша: я потом сам упрекать себя стану; не хочу! Не хочу бытьни
свидетелем, ни участником; избавьте, Антонида Васильевна. Вот ваши пятьдесят
фридрихсдоров назад; прощайте! - И я, положив сверток сфридрихсдорамитут
же на столик, подле которого пришлись кресла бабушки, поклонился и ушел.
- Экой вздор! - крикнула мне вслед бабушка, - да не ходи, пожалуй, яи
одна дорогу найду! Потапыч, иди со мною! Ну, подымайте, несите.
Мистера Астлея я не нашел и воротился домой. Поздно, уже в первомчасу
пополуночи, я узналотПотапыча,чемкончилсябабушкиндень.Онавсе
проиграла, что ей давеча я наменял, то есть,по-нашему,ещедесятьтысяч
рублей. К ней прикомандировался там тот самыйполячок,которомуонадала
давеча два фридрихсдора, и всевремяруководилеевигре.Сначала,до
полячка, она было заставляла ставить Потапыча, но скоро прогнала его; тут-то
и подскочил полячок.Какнарочно,онпонималпо-русскиидажеболтал
кое-как, смесью трех языков, такчтооникое-какуразумелидругдруга.
Бабушка все время нещадно ругала его, и хоть тот беспрерывно"стелилсяпод
стопкипаньски",ноуж"кудасравнитьсвами,АлексейИванович,-
рассказывал Потапыч. - С вами она точно с барином обращалась, а тот - так, я
сам видел своими глазами, убей бог наместе,-тутжеунейсостола
воровал. Она его сама раза два на столепоймала,иужкостилаонаего,
костила всяческими-то, батюшка, словами, даже заволосенкиразотдергала,
право, не лгу, так что кругом смех пошел. Все, батюшка, проиграла;всекак
есть, все, что вы ей наменяли. Довезли мы ее, матушку, сюда - тольководицы
спросила испить, перекрестилась, и в постельку.
Измучилась,чтоли,она,
тотчас заснула. Пошли бог сныангельские!Ох,ужэтамнезаграница!-
заключил Потапыч, - говорил, что не к добру. М уж поскорей бы в нашу Москву!
И чего-чего у нас дома нет, в Москве? Сад, цветы, таких здесь инебывает,
дух, яблоньки наливаются, простор, - нет: надо было за границу! Ох-хо-хо!
Глава XIII
Вот уже почти целыймесяцпрошел,какянепритрогивалсякэтим
заметкам моим, начатым под влиянием впечатлений, хотяибеспорядочных,но
сильных. Катастрофа, приближение которой я тогдапредчувствовал,наступила
действительно, но во сто раз круче и неожиданнее, чем я думал. Все этобыло
нечто странное, безобразное и даже трагическое, покрайнеймересомной.
Случились со мною некоторые происшествия - почти чудесные;такпокрайней
мере я до сих пор гляжу на них, хотя на другой взгляд и,особенносудяпо
круговороту, в котором я тогда кружился, они были только что разве не совсем
обыкновенные. Но чудеснее всего для меня то, как я сам отнесся ко всемэтим
событиям. До сих пор не понимаю себя! И все это пролетело каксон,-даже
страсть моя, а она ведь была сильна и истинна,но...кудажеонатеперь
делась? Право: нет-нет, да мелькнет иной раз теперь в моейголове:"Ужне
сошел ли я тогда с ума и не сидел ли все это время где-нибудь всумасшедшем
доме, а может быть, и теперь сижу, - так что мне все это показалось и до сих
пор только кажется..."
Я собрал и перечел мои листки. (Кто знает, может быть, для того,чтобы
убедиться, не в сумасшедшем ли доме я их писал?) Теперьяодин-одинешенек.
Наступает осень, желтеет лист. Сижу в этом унылом городишке(о,какунылы
германские городишки!) и, вместо того чтобы обдумать предстоящийшаг,живу
под влиянием только что минувших ощущений, под влиянием свежих воспоминаний,
под влиянием всего этого недавнего вихря, захватившегоменятогдавэтот
круговорот и опять куда-то выбросившего. Мне все кажется порой,чтоявсе
еще кружусь в том же вихре и что вот-вот опять промчится эта буря,захватит
меня мимоходом своим крылом и я выскочу опять из порядка ичувствамерыи
закружусь, закружусь, закружусь...
Впрочем, я, может быть, и установлюсь как-нибудь и перестану кружиться,
если дам себе, по возможности, точный отчет во всемприключившемсявэтот
месяц. Меня тянет опять к перу; да иногда и совсем делать нечего по вечерам.
Странно, для того чтобы хоть чем нибудь заняться, я беру в здешнейпаршивой
библиотеке для чтения романы Поль де Кока (в немецком переводе!), которыхя
почти терпеть не могу, но читаю их и-дивлюсьнасебя:точноябоюсь
серьезною книгоюиликаким-нибудьсерьезнымзанятиемразрушитьобаяние
только что минувшего. Точно уж так дороги мне этотбезобразныйсонивсе
оставшиеся понемвпечатления,чтоядажебоюсьдотронутьсядонего
чем-нибудь новым, чтобы он не разлетелся в дым! Дорого мне это все так,что
ли? Да, конечно, дорого; может, и через сорок лет вспоминать буду...
Итак, принимаюсь писать.Впрочем,всеэтоможнорассказатьтеперь
отчасти и покороче: впечатления совсем не те.