Он думал, что я ищу... что я буду настаивать...(Она
остановилась и, не договорив, закусила губу и замолчала.) Я нарочноудвоила
мое к нему презрение, - начала она опять, - я ждала, что от него будет? Если
б пришла телеграмма о наследстве,ябышвырнулаемудолгэтогоидиота
(отчима) и прогнала его! Он мне был давно, давно ненавистен. О, этобылне
тот человек прежде, тысячу раз не тот, а теперь, а теперь!.. О, скакимбы
счастием я бросила ему теперь, в его подлоелицо,этипятьдесяттысячи
плюнула бы... и растерла бы плевок!
- Но бумага, - эта возвращенная им закладная на пятьдесяттысяч,ведь
она у генерала? Возьмите и отдайте Де-Грие.
- О, не то! Не то!..
- Да, правда, правда, не то! Да и к чемугенералтеперьспособен?А
бабушка? - вдруг вскричал я.
Полина как-то рассеянно и нетерпеливо на меня посмотрела.
- Зачем бабушка? - с досадой проговорила Полина, - янемогуидтик
ней...Даиниукогонехочупрощенияпросить,-прибавилаона
раздражительно.
- Что же делать! - вскричал я, - и как, нукакэтовымоглилюбить
Де-Грие! О, подлец, подлец! Ну, хотите, я его убью на дуэли! Где он теперь?
- Он во Франкфурте и проживет там три дня.
- Одно ваше слово, и я еду, завтра же, с первым поездом! - проговорил я
в каком-то глупом энтузиазме.
Она засмеялась.
- Что же, он скажет еще, пожалуй: сначалавозвратитепятьдесяттысяч
франков. Да и за что ему драться?.. Какой это вздор!
- Ну так где же, где же взять эти пятьдесят тысяч франков,-повторил
я, скрежеща зубами, - точно так и возможно было вдруг их поднять на полу.-
Послушайте: мистер Астлей? - спросил я, обращаясь к ней сначаломкакой-то
странной идеи. У ней глаза засверкали.
- Что же, разве ты сам хочешь, чтоб я от тебя ушла к этому англичанину?
- проговорила она, пронзающим взглядом смотря мне в лицо и горькоулыбаясь.
Первый раз в жизни сказала она мне ты.
Кажется, у ней в эту минуту закружилась голова от волнения, и вдруг она
села на диван, как бы в изнеможении.
Точно молния опалила меня; я стоял и не верил глазам,неверилушам!
Что же, стало быть, она меня любит! Онапришлакомне,анекмистеру
Астлею! Она, одна, девушка, пришла ко мне в комнату, в отели, - сталобыть,
компрометировала себя всенародно, - и я, я стою перед ней и еще не понимаю!
Одна дикая мысль блеснула в моей голове.
- Полина! Дай мне только один час! Подождиздесьтолькочаси...я
вернусь! Это... это необходимо! Увидишь! Будь здесь, будь здесь!
И я выбежал из комнаты, неотвечаянаееудивленныйвопросительный
взгляд; она крикнула мне что-то вслед, но я не воротился.
Да, иногда самая дикая мысль, самая с виду невозможная мысль,дотого
сильноукрепляетсявголове,чтоеепринимаешьнаконецзачто-то
осуществимое.
.. Малотого:еслиидеясоединяетсяссильным,страстным
желанием, то, пожалуй, иной разпримешьеенаконецзанечтофатальное,
необходимое, предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть ине
случиться! Может быть, тутестьещечто-нибудь,какая-нибудькомбинация
предчувствий,какое-нибудьнеобыкновенноеусилиеволи,самоотравление
собственной фантазией или еще что-нибудь - не знаю; но со мною в этотвечер
(который я никогда в жизни не позабуду) случилось происшествие чудесное. Оно
хоть и совершенно оправдывается арифметикою, но тем не менее - для меняеще
до сих пор чудесное. И почему, почему эта уверенностьтакглубоко,крепко
засела тогда во мне, и уже с таких давних пор?Уж,верно,япомышлялоб
этом, - повторяю вам, - не как о случае, который может быть вчислепрочих
(а стало быть, может и не быть), но как о чем-тотаком,чтоникакужне
может не случиться!
Было четверть одиннадцатого; я вошел в воксал в такой твердой надежде и
в то же время в таком волнении, какого я еще никогда не испытывал. В игорных
залах народу было еще довольно, хоть вдвое менее утрешнего.
В одиннадцатом часу уигорныхстоловостаютсянастоящие,отчаянные
игроки, для которых на водахсуществуеттолькооднарулетка,которыеи
приехали для нее одной, которые плохо замечают, что вокруг них происходит, и
ничем не интересуются во весь сезон, а только играют с утра до ночи и готовы
были бы играть, пожалуй, и всю ночь до рассвета, если б можно было. И всегда
они с досадой расходятся, когда вдвенадцатьчасовзакрываютрулетку.И
когда старшийкруперпередзакрытиемрулетки,околодвенадцатичасов,
возглашает:"Lestroisdernierscoups,messieurs!"60,тоониготовы
проставить иногда на этих трех последнихударахвсе,чтоунихестьв
кармане, - и действительно тут-то наиболее и проигрываются. Я прошел ктому
самому столу, где давеча сидела бабушка. Было неоченьтесно,такчтоя
очень скоро занял место у стола стоя. Прямо предо мной,назеленомсукне,
начерчено было слово: "Passe"."Passe"-эторядцифротдевятнадцати
включительно до тридцати шести. Первый же ряд, отпервогодовосемнадцати
включительно, называется "Manque"; но какое мне было доэтогодело?Яне
рассчитывал, я даже не слыхал, на какую цифру лег последний удар, и обэтом
не справился, начиная игру, как бы сделалвсякийчуть-чутьрассчитывающий
игрок. Я вытащил все мои двадцать фридрихсдоров ибросилнабывшийпредо
мною "passe".
- Vingt deux!61 - закричал крупер.
Я выиграл - и опять поставил все: и прежнее, и выигрыш.
- Trente et un62, - прокричал крупер. Опять выигрыш!Всегоуж,стало
быть,уменявосемьдесятфридрихсдоров!Ядвинулвсевосемьдесятна
двенадцать средних цифр (тройной выигрыш, но два шанса против себя) - колесо
завертелось, и вышло двадцать четыре.