Отец по работе разъезжает по всему миру, а мы за ним. Но, наверное, недолго осталось нам скитаться. – Тут я плотно сжала губы, вспомнив, что нельзя делиться подробностями семейной жизни с тем, кого едва знаешь, однако что-то мне подсказывало, что ему можно доверять.
Я ждала, что он выдаст ожидаемый язвительный ответ насчет того, как здорово посмотреть мир. Однако он меня удивил.
– Тебе, наверное, было нелегко, – произнес он, осторожно проникнув под мой толстый защитный панцирь. – И одиноко.
– И вправду нелегко поддерживать дружбу, когда постоянно переезжаешь, – согласилась я, сделав вид, что не заметила его сочувственного взгляда.
Тот день тянулся долго. Мы по большей части разговаривали. Я немного поспала, и это ненадолго избавило меня от боли. Однако были мгновения, которые, как я знала, останутся со мной навсегда. Например, когда он снял с моей головы шлем и его пальцы задержались чуть дольше, чем следовало, когда он приглаживал мои разлохматившиеся от статического электричества длинные пряди светлых волос, смахивая их у меня с лица так заботливо, что это пробудило во мне незнакомое мне чувство. Или когда я пожаловалась, что мне холодно, а он расстегнул куртку и прижал меня к своему теплому телу, обернув полы своей плотной одежды вокруг меня, словно покров. Так мы лежали много часов, и мое сердце билось в такт его сердцу, а его дыхание нежно овевало мое лицо.
Казалось, мы оба попали в миниатюрный снежный шар, где стали не подвластны внешнему миру. А когда от боли и страха у меня полились слезы, для него оказалось совершенно естественным протянуть руку и взять меня за подбородок. Его холодные от ветра губы сомкнулись с моими, но язык у него оказался теплым, когда его искушенный рот ясно дал мне понять, что, несмотря на все что я думала, меня раньше никогда по-настоящему не целовали. Он целовал меня, как мужчина, и мое легко сдавшееся семнадцатилетнее сердце никогда этого не забывало.
Мы не осознавали происходившего, однако в тот день посреди снега и льда родилось нечто горячее и живое. Нечто столь сильное, что я ощутила не облегчение, а сожаление, когда к нам наконец подъехали на лыжах две фигуры в красных жилетах с санями-носилками, чтобы доставить меня к подножию горы, где уже ждала «Скорая».
К горлу подступил горький, словно желчь, комок, и на секунду мне показалось, что я стою, пошатываясь, у края столь знакомой мне пропасти. Я с силой прикусила нижнюю губу и отступила назад, но все же заметила, как дрожит моя рука, протягивающая ей пластиковую чашку.
– Извини, я не смогла вспомнить, сколько тебе сахару и все такое. Ведь… столько времени прошло, – неуверенно произнесла я.
Рука ее очень медленно поднялась и избавила меня от этой ноши.
– Спасибо, – ответила она с явным смущением.
Я подумала, что это оттого, что она не хочет быть мне обязанной ничем, даже чашкой кофеина с горячей водой, однако причина оказалась в другом.
– С тобой хотят поговорить врачи. Совсем недавно заходила сестра и искала тебя.
Я почувствовала, как от лица у меня отхлынула кровь – об этом сплошь и рядом читаешь в книгах, но я подобное ощущение испытала впервые. Щеки у меня внезапно похолодели, а затем и шея. Холодок пробежал и по рукам, обвивая ползучим ознобом пальцы, несмотря на то что я сжимала в них дымящуюся чашку. Я знала, что внутри меня кровь бежит, чтобы сохранить внутренние органы, с большой скоростью мчится по капиллярам и артериям в сторону сердца. А сердце Дэвида в каком-то смысле перестало с этим справляться.
Я тяжело опустилась на один из неудобных стульев.
– Они сказали, что… с Дэвидом… что-то случилось?
Эти отрывочные фразы не надо было ни объяснять, ни переводить – по крайней мере, Элли. Этим вечером мы превратились в одаренных лингвистов, говоривших на одном языке.
Этим вечером мы превратились в одаренных лингвистов, говоривших на одном языке.
– Нет. По-моему, дело не в этом. – Она заметила мою панику или услышала в голосе моем что-то, что я не смогла скрывать. – Во всяком случае, они этого не сказали, – поправилась она. – Они просто хотели с тобой поговорить.
Я встала со стула, чуть покачиваясь, надеясь, что к моим ногам поступает достаточно крови, чтобы они смогли вынести меня за дверь.
– Знаешь, ты лучше посиди здесь. А я схожу и разыщу сестру, – предложила Элли.
– Нет, – ответила я. – Я пойду сама.
Это стало для меня столь же инстинктивным, как и дыхание, – желание отделить ее от всего, что имело отношение к Дэвиду. Однако никому из нас не пришлось выходить из комнаты. Мы обе вздрогнули, когда открылась дверь и вошла незнакомая мне сестра в сопровождении двух врачей.
– Ой, как хорошо, что вы вернулись, – с облегчением произнесла сестра.
Я бросила на нее быстрый взгляд и не заметила ничего особенного. Она стояла всего лишь в метре от меня, но я бы вряд ли смогла узнать ее в следующий раз, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Мое внимание полностью сосредоточилось на двух врачах, которые тоже оказались мне незнакомы. Я нуждалась в постоянстве, мне хотелось видеть одного героического врача, стоически дежурившего у постели Дэвида, пока тот снова не встанет на ноги. Мне было необходимо видеть доктора с вживленной в душу клятвой Гиппократа, а не бесконечную череду медиков, то появлявшихся, то покидавших поле боя.
– Миссис Уильямс, – начал один из людей в белых халатах, – мы не могли бы с вами поговорить? – Он жестом указал на дверь.
Меня вдруг обуяла жуткая, леденящая душу уверенность в том, что за пределами этой комнаты меня поджидают лишь страшные новости.
– Скажите мне, что случилось. Все плохо, да?
– Мы хотели бы сообщить вам новые данные о состоянии вашего мужа. Пожалуйста, пройдемте с нами.
Улыбка у него была как у восковой фигуры – широкой и белозубой, но при этом не казавшейся человеческой.
– Нет, – ответила я, поразив всех присутствующих. Врачи обменялись многозначительными взглядами, а сестра внезапно заметила что-то чрезвычайно интересное на носках своих туфель без каблуков.
Я сглотнула, пытаясь подавить поднимавшийся изнутри и грозивший удушить меня страх.
– Говорите все, что хотите мне сказать. Здесь и сейчас.
Один из врачей выступил вперед и осторожно положил мне руку на плечо. Наверное, он почувствовал, как меня трясет от нервного напряжения.
– Я знаю, что вам очень трудно… – Он умолк, бросив взгляд на Элли, стоявшую неподвижно, словно статуя, в углу комнаты. – Возможно, нам все же лучше переговорить с глазу на глаз?
– Шарлотта, все в порядке. Я выйду, – сказала Элли, и я не поняла, что мне показалось более странным – произнесенное ею мое имя или странная дрожь в голосе.
– Это не имеет значения, – вмешалась я, видя, что Элли в нерешительности остановилась рядом со мной. Я обернулась к врачам, желая, чтобы пластырь с раны сорвали как можно быстрее. – Просто скажите мне все.
Врач медленно кивнул и заговорил.
– Состояние вашего мужа вызывает у нас растущие опасения. Несмотря на все прилагаемые нами усилия, у него до сих пор не заметно каких-либо признаков улучшения, которого мы рассчитывали добиться к настоящему времени. Пока он не проявляет положительной реакции на все предпринятые нами меры. Его состояние остается тяжелым.
«Стоп, отмотайте назад», – подумала я, чувствуя себя маленьким ребенком, которому хочется заткнуть ручками уши и отгородиться от правды.