Шелковое платье еще на Золушке. Бал не кончился.
Когда в номер доставили огромный поднос, накрытый розовой льняной салфеткой, Сэм сидела у меня на коленях. Она принялась потягивать молоко и грызть печенье, а я тем временем смаковала шампанское. Сцена была потрясающая.
– Пора спать, любовь моя. – Сонно кивнув, она позволила раздеть себя и юркнула под одеяло.
– Мы скоро вернемся?
– Скоро, моя дорогая… Посмотрим. – Опустившиеся было веки тут же поднялись, и Сэм бросила на меня пронизывающий взгляд.
– Завтра утром напишу письмо дяде Крицу. Обязательно!
– Хорошая мысль, Сэм. А теперь пора спать. Приятных снов.
Глаза ее вновь закрылись, на сей раз окончательно, и я улыбнулась, глядя на крохотное существо, лежащее в громадной кровати. Завтра она напишет Крису большущими, кривыми, неумелыми буквами. Только ему.
Я выключила свет и отправилась в гостиную с бокалом шампанского в руке, вспоминая спящую Саманту… и Криса.
Прощание в сан‑францисском аэропорту состоялось тысячу лет назад. Калифорния была всего лишь сном… Глядя на лежащий у моих ног город‑дракон, я задумалась, суждено ли мне когда‑нибудь вернуться в Калифорнию? И хочу ли я этого? За какой‑то час Нью‑Йорк полностью околдовал меня. Я завоевала другие миры, настало время завоевать свой собственный. Захотелось посоперничать с самым могучим городом планеты и положить его на лопатки, чего бы это ни стоило.
Он был очарователен, элегантен и чертовски хорошо знал свое дело. Костюмы от Билла Бласса, дружелюбная улыбка и умудренный вид производили неотразимое впечатление на провинциальных дам. Ему было тридцать девять лет, он увлекался лыжами и поэтому частенько летал в Европу. Будучи уроженцем Филадельфии, он проводил лето в штате Мэн (с семейством) или на островах Эгейского моря (один), а журналистике учился в Йельском университете.
Будучи уроженцем Филадельфии, он проводил лето в штате Мэн (с семейством) или на островах Эгейского моря (один), а журналистике учился в Йельском университете. Наш редактор. Наш бог. Наш мистер Олдридж.
За теплой улыбкой скрывались стойкость и бесстрашие, без которых нельзя стать настоящим редактором. Но он нравился мне и сам по себе: с головы до ног филадельфиец, выпускник Йеля, обитатель Восточной Шестьдесят четвертой улицы, и это ему очень шло. Энгус ни в грош не ставил провинциалов из Уичито или Тусона, которым раз в месяц посылал свой журнал, но был слишком хорошо воспитан, чтобы позволить им заподозрить это. К тем же, кто играл по правилам и знал, что такое стиль, он благоволил.
– Да, я жду…
– Джиллиан? Вот это сюрприз! Как дела, дорогая?
– Нормально, Энгус. Отлично. Рада слышать тебя. Сколько лет, сколько зим! Как жизнь? И, конечно, как журнал?
– Чудесно, дорогая. Как съездила, успешно? Или вернулась из Сан‑Франциско латать пробоины?
– Пожалуй, успешно. Там увидим. – Но слова «Сан‑Франциско» заставили меня сжаться от боли.
– Джиллиан, дорогая, опаздываю на деловую встречу! Почему бы тебе как‑нибудь не заехать в редакцию? Нет. Как насчет ленча сего… за… в четверг? Да, в четверг. Тогда и поговорим.
– Четверг подходит. Было бы замечательно. Очень хочется поболтать, Энгус. Смотри, не заработайся за это время до смерти, а то я сама умру от неудовлетворенного любопытства. – Треп, конечно, но в Нью‑Йорке без этого нельзя…
– Отлично, дорогая. Значит, в четверг. В час дня. Как обычно, у «Генри»? Прекрасно. До встречи. Рад, что ты вернулась. – Черт побери, это уже не просто треп!
У «Генри». Как в добрые старые времена, когда нужно было что‑то «обсудить»… Добрый день, мистер Олдридж… Сюда, пожалуйста, мистер Олдридж… Сухого мартини, мистер Олдридж?.. Вот счет, мистер Олдридж… Пошли вы в задницу, мистер Олдридж.
Но мне была нужна работа, да и Энгуса я всегда любила, что бы он ни выкинул. С чего это вдруг я ополчилась на нью‑йоркские нравы? Где Крис, где Сан‑Франциско, где я сама? В прошлом или в настоящем? То ли возвращение в Нью‑Йорк сделало меня шизофреничкой, то ли из самолета действительно вышел совершенно другой человек.
Я собиралась попросить Энгуса взять меня на работу, а это легче всего сделать во время ленча. Или труднее? Ладно, посмотрим. Во всяком случае, попытка не пытка. Самое худшее, что мне грозит, это отказ. Подумаешь! Не больно‑то мы и хотели…
Что дальше? С кем бы еще поговорить? Подождать встречи с Энгусом или обзвонить всех скопом? Ну ладно, попробуем разок. Джон Темплтон. Редактор менее элегантной, менее остроумной, более приземленной «Жизни женщины». Этот журнал был грубее, прямолинейнее и разнообразнее. Он советовал, чем кормить ребенка после удаления миндалин, как оклеить обоями «контак» стены ванной, какой диеты придерживаться, если от вас уходит муж, и как сшить юбку из старой занавески. Джон Темплтон был похож на свой журнал: довольно неглупый, хладнокровный, немногословный, деловитый и осторожный. Но мы с ним нравились друг другу, несколько раз встречались, и он должен был помнить меня. Перед тем как уйти в «Декор», я работала у них внештатно. Короче, я позвонила.
Стук кнопок, щелчки, гудки и наконец приглушенное «м‑мм… ф‑фф».
– Мистера Темплтона, пожалуйста.
– Кабинет мистера Темплтона… – проворковал слегка испуганный, нерешительный юный голос. Секретарша. Слыша этот голосок, можно было подумать, что сия девица, не превосходящая мистера Темплтона ни умом, ни талантом, является полновластной хозяйкой журнала. Секретарши неизменно пугали меня. Они всегда спрашивали: «А по какому вы вопросу?» Помочь они, конечно, ничем не могли, но зато удовлетворяли свое любопытство.