Вот оно что. У Картера уже создалось впечатление, что Рейли его нарочно задерживает, теперь ему стало ясно почему. Бет была самым лучшим специалистом в галерее Рейли, ее украшением, можно сказать - звездой. Рейли великолепно выполнял работу по оценке рынка и завлеканию богатых покупателей, но именно Бет проводила настоящую экспертизу, именно она так глубоко знала искусство, картины, их происхождение и все об их создателях.
- Я просто притворюсь посетителем.
- Никто вам не поверит, - бросил через плечо Рейли, устремившись к двери. В галерею вошла молодая дама из высшего света. - Миссис Метцгер! - проворковал он. - Как я рад, что вы к нам заглянули!
Держась за медный поручень, Картер поднялся по широкой лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, миновал несколько дверей, за которыми находились кабинеты, и оказался на площадке, дальше вверх уходил еще один лестничный пролет, который вел на второй ярус галереи. Голос супруги Картер услышал раньше, чем увидел ее. Бет говорила что-то о школе рисования.
При входе в зал Картер остановился в тени, отбрасываемой лестницей. Бет стояла к нему спиной, а посетитель - рядом с ней. Жена была одета так, как она обычно одевалась на работу: черный брючный костюм из тонкой ткани, белая шелковая блузка; волосы стянуты в короткий "хвост" черной лентой. Она называла этот наряд своим "фраком" и носила его с той же целью, с какой мужчины носят фрак: чтобы слиться с фоном. А вот молодой человек, стоявший рядом с Бет, вряд ли бы сумел остаться незаметным на каком бы то ни было фоне. Высокий, крепкий, светловолосый, с короткой стрижкой "ежиком", в длинном плаще из какой-то странной, словно бы металлизированной ткани.
Бет что-то объясняла блондину насчет рисунков, разложенных перед ними на большом столе. От Картера не укрылось то, что мужчина больше поглядывал на Бет, чем на рисунки. Картер не мог его винить, но это вовсе не означало, что он пришел от этого в восторг. Может быть, отчасти из-за этого Рейли приставил к этому потенциальному покупателю Бет и организовал консультацию в относительно интимном верхнем зале. Возможно, он решил, что капелька сексуальности поспособствует успеху продажи.
- Величайшая ценность рисунков, - говорила Бет, - особенно этюдов и набросков, состоит в том, что здесь вы можете видеть, как быстро и свободно работает рука художника, когда он импровизирует и пробует разные варианты.
Мужчина вдруг протянул руку к щеке Бет - похоже, убрал в сторону прядь волос.
Бет умолкла. Она явно смутилась.
- Волосы мешают мне видеть ваши глаза, - объяснил блондин.
- Хм… спасибо. Но, пожалуй, будет лучше, если мы сосредоточимся на рисунках.
Картер воспринял это как руководство к действию. Больше он ждать не мог. Кокс громко кашлянул и вошел в зал.
- Надеюсь, я не помешал деловым переговорам? - осведомился он.
- Какой сюрприз, - проговорила Бет с явным облегчением.
Картер обнял жену и поцеловал в щеку, затем повернулся к посетителю и протянул ему руку.
- Картер Кокс, муж Бет.
- Брэдли Хойт, - представился мужчина и пожал руку Картера.
- Мистер Хойт начинает сбор коллекции рисунков старых мастеров, - сообщила Бет.
- А Бет заботится о том, чтобы я купил только правильные вещи.
- Вы не могли выбрать более компетентного советчика, - сказал Картер, крепче обняв Бет. - Но почему именно старые мастера? - спросил Картер. Теперь он увидел, что плащ Хойта имеет странный серо-зеленый оттенок.
- Все мои приятели покупают дорогие картины, новые картины, а цены скачут вверх. Значит, я тоже так могу, но мне бы хотелось купить что-то такое, что потом и продать можно было подороже.
- То есть вы полагаете, - сказал Картер, взглянув на рисунки на столе, - что эти работы как раз такие?
- Так мне говорит Бет, - ответил блондин, обнажив в улыбке белоснежные крупные зубы. - Неплохое вложение денег.
Картер вдруг догадался, из чего сшит плащ Хойта.
- Это шкура какой-то ящерицы?
- Почти. Крокодила.
- Весь плащ, целиком?
Картер видел ремни из крокодиловой кожи, ремешки для часов, бумажники. Но плащ до пят?
- Ага. Суматранский крокодил.
- Никогда не видел ничего подобного, - признался Картер.
- Этот плащ стоит столько, что вы, пожалуй, больше никогда и не увидите такого.
Хойт перевел взгляд на Бет. Похоже, хотел посмотреть, подействовало ли на нее очередное свидетельство его богатства.
Но Бет держалась невозмутимо. Она каждый день имела дело с людьми, у которых денег было столько, что они не знали, куда их девать. Картер знал, что чужие капиталы давно перестали производить на Бет какое-либо впечатление.
- А вы чем занимаетесь? - спросил Брэдли у Картера.
- Преподаю.
- В средней школе?
- Нет, в начальной.
Бет удивленно посмотрела на мужа.
- А в каком классе? - спросил Хойт.
- В первом, - ответил Картер. - Мне кажется, что в этом возрасте у детишек очень большой потенциал.
Тут Бет все поняла и на мужа не рассердилась.
- Мистер Хойт, - сказала она, - думаю, мы с вами просмотрели практически все, что на данный момент имеется в собрании нашей галереи. Быть может, вам стоит подумать. - Она протянула ему каталог в глянцевой обложке. - Как только вы будете готовы сузить параметры поиска, приходите снова.
Хойт взял каталог, свернул трубочкой и сунул в карман плаща.
- Было приятно с вами познакомиться, - сказал Картер.
- И мне с вами, - отозвался Хойт.
- Сейчас я уберу эти работы, - сказала Бет. - Спасибо, что зашли, мистер Хойт.
Хойт наконец-то понял намек, развернулся и ушел, цокая каблуками по паркетному полу. Картер заметил, что на Хойте сапоги с подковками. "Наверное, тоже из кожи какого-нибудь редкого исчезающего зверя", - подумал он.
Бет собрала рисунки и разложила по папкам. Убедившись, что они остались наедине, она посмотрела на Картера и спросила:
- В первом классе преподаешь?
- Это была дезинформация, чтобы ввести врага в заблуждение.
- А он враг?
- Запросто мог оказаться врагом. Я видел, как он на тебя пялился.
- Ну будет тебе, - с улыбкой проговорила Бет. - Если тебя тревожат подобные вещи, тебе придется весь день сыпать дезинформацией.
Картер рассмеялся и обнял жену.
- А тебе известно, что по всему залу висят видеокамеры? - спросила Бет.
- Мне все равно, - пожал плечами Картер и поцеловал ее.
Поцелуй получился не самым коротким. Бет наконец смутилась и оттолкнула Картера.
- А мне не все равно, - сказала она. - Мне с этими людьми каждый день встречаться.
- Тогда давай пойдем пообедаем. Я угощаю.
- В "Рамплмейер"?
- В Центральный парк, на берег озера. Там так красиво.
По дороге к парку они остановились в уличном кафе и купили сэндвичи и напитки. Но их любимая скамейка с видом на маленькое озеро в южном районе Центрального парка была занята. Все остальные скамейки - тоже.
- Похоже, не мне одному пришла в голову такая идея, - вздохнул Картер.
Они отыскали большой плоский камень рядом с дорожкой и устроились на нем. Когда Картер отвинчивал крышечку на бутылке "Снэппл", Бет спросила:
- Между прочим, ты мне так и не сказал: какие у тебя дела в центре сегодня?
- Я приехал, чтобы пообедать с тобой.
- Правда? - скептически улыбнувшись, спросила Бет. Она сделала глоток и аккуратно поставила бутылочку на камень. - Так, значит, то, что мы проделали такой путь до парка и устроили этот маленький пикник…
- Да?
- Это всего лишь спонтанное проявление твоей любви ко мне?
- Именно так!
Бет откусила кусок сэндвича, медленно прожевала и сказала:
- Ладно, не тяни, не могу больше терпеть. Насколько все ужасно?
- Что?
- То, о чем ты собираешься мне сказать.
Картер разыграл возмущение.
- Что, неужели человеку уже нельзя порадовать жену романтическим ужином в прекрасный осенний денек?
- Нет, нельзя, если это тот самый человек, который считает, что переходит Рубикон, когда уходит дальше Четырнадцатой улицы. Ты ни за что бы не потащился в такую даль без особой причины.
"И почему, - подумал Картер, - я решил, будто смогу ее обмануть?" И верно, дальше тянуть не было смысла.
- У меня для тебя есть одна хорошая новость, - признался он. - Помнишь, я получил бандероль от Джо Руссо?
- Конечно. Ты мне рассказывал о его грандиозной находке.
- Ну вот. А через несколько дней он сам сможет тебе все рассказать. Руссо приезжает в Нью-Йорк.
- Замечательно. Хорошо было бы с ним встретиться.
Похоже, решив, что опасность миновала, Бет взяла с салфетки сэндвич и откусила приличный кусок.
Картер продолжал двигаться к цели.
- О, ты с ним легко сможешь встретиться, - сказал он. - Дело в том, что ему нужно где-то остановиться, пока он будет здесь.
Бет перестала жевать.
- И я сказал ему, что он может поселиться у нас.
Бет с трудом проглотила кусок.
- Но где? Если ты не заметил, у нас нет комнаты для гостей.
- Он неприхотлив. Диван в гостиной его вполне устроит.
- На этом диване даже сидеть неудобно.
- Ему случалось спать и в более неудобных местах. На Сицилии мы спали на камнях со скорпионами.
Бет тяжело вздохнула. Картер понял, что она готова сдаться.
- А долго он здесь пробудет? Неделю или две?
- Точно не знаю, - ответил Картер. - Может быть, немного дольше. Все будет зависеть от того, сколько времени у нас уйдет на работу.
- На какую работу?
- Разве я не говорил? Он везет в Нью-Йорк эту окаменелость. И мы с ним будем работать над ней здесь, вместе.
- Он везет тот самый громадный камень, про который ты мне говорил…
- Да, он весит больше трех тысяч фунтов!
- На Манхэттен? Только для того, чтобы вы могли поработать вместе, как в старые добрые времена?
- Именно так он и сказал. Почти так.
- Мне следует знать что-то еще? - спросила Бет.
- Ну… Джо, он такой… огромный. И дышит как паровоз. Но я ему скажу, чтобы он в квартире не курил. И еще у него никогда нет денег.
- Он мне уже нравится.
Картер рассмеялся и обнял Бет.
- И разве не ты говорила о том, как тебе хочется поскорее услышать, как топают по квартире маленькие ножки?
- Маленькие ножки, - уточнила Бет. - Главное слово было - маленькие.
- О, - сделал большие глаза Картер, - прости. Может, стоит сказать ему, чтобы он ходил на цыпочках?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Весь день ему то и дело мешали, вторгались в его дела, отвлекали. "Ну почему, - тоскливо думал Эзра, - они не могут просто оставить меня в покое и дать сделать работу, которую судьбой предрешено сделать только мне, мне одному?"
Все началось в кабинете доктора Нойманн, где Эзра, как только сел на стул, сразу заметил в стопке бумаг на столе письмо со штампом доктора Гершеля Штерна - иерусалимского психиатра. Значит, Нойманн все-таки с ним связалась. Эзра понял, что его ожидает, еще до того, как Нойманн произнесла слова: "Иерусалимский синдром".
- Уверена, ты слышал об этом, - сказала психиатр. - Думаю, доктор Штерн обсуждал с тобой этот вопрос?
- Может быть.
Доктор продолжила:
- Это состояние, которому подвержены определенного типа люди: евангелисты, религиозные фанатики, ученые вроде тебя, которые попадают на Святую землю и на которых она оказывает слишком сильное воздействие. Они настолько тронуты, поражены, поглощены своими впечатлениями, что до некоторой степени теряют связь с реальным миром. В самых тяжелых случаях человек может вообразить себя, к примеру, мессией.
- Да, я знаю о синдроме, - ответил Эзра. - Но я им не страдаю. Поверьте мне, я точно знаю, что я - не мессия, не Моисей и не ангел смерти.
- Я упомянула о синдроме только в качестве предисловия, - сказала Нойманн. - Существуют и другие нарушения (Эзра обратил внимание на то, что последнее слово она произнесла с такой же осторожностью, с какой чуть раньше сказала о потере связи с реальностью), которые тоже способны развиться в тех краях. Это очень плодородная почва, очень мощная, и доктор Штерн в письме немного рассказал мне о твоей работе в Израиле. Должна сказать, я не удивлена тем, что ты начал испытывать некоторое напряжение.
- А добрый доктор проинформировал вас о том, с какими трудностями я там столкнулся? Про проблемы с властями?
Эзре не очень хотелось об этом говорить, но он подумал, что было бы неплохо выяснить, как много известно доктору Нойманн.
Доктор Нойманн молчала. Похоже, не знала, насколько стоит открываться.
- Насчет "Купола на скале"? - подсказал ей Эзра.
- Да, - наконец призналась доктор Нойманн.
Значит, Штерн и про это ей написал.
"Купол на скале" - почитаемая мусульманская святыня, возведенная на руинах Второго храма. Это был ключ к ответу на многие вопросы. Эзра прочел свитки, он понял, о чем в них говорилось. Больше никто не сделал этого, и никому не удалось собрать все воедино. Он понял, что, если ему удастся беспрепятственно проникнуть к фундаменту под мечетью, там он может найти самую священную реликвию на свете. И ему это почти удалось. Он нашел подземный туннель, увидел глиняную плиту, закрывавшую вход. И там он услышал шум ветров всего мира.
Рокочущий стон живого, дышащего Бога.
Голос самого Творения.
Именно в тот момент, не дав ему подобраться ближе, агенты службы безопасности Израиля схватили его за ноги и выволокли из туннеля.
Этот звук, этот голос до сих пор иногда слышался ему.
- Меня тревожит, что твоя работа, которой ты занимаешься здесь, в Нью-Йорке, связана с тем, чем ты занимался там. Вот кое-что из того, что ты говорил во время ареста. - Тут доктор Нойманн замолчала и надела очки, чтобы свериться со своими записями. - "Я общался с ангелами", "Творение можно выпустить на волю", "Я могу показать вам лик Бога" - выглядит очень серьезно и пугающе.
Нойманн сняла очки и посмотрела на Эзру.
- Ты просвещенный человек, Эзра, очень умный, поэтому вряд ли мне стоит объяснять тебе природу этих высказываний - самовозвеличивание, пафос, мессианский пыл. Что нам делать с этими мыслями и эмоциями? И что гораздо важнее, испытываешь ли ты их теперь?
Что он должен был на это ответить? С одной стороны, он мог соврать и поставить доктора Нойманн на то место, где бы он хотел ее видеть. Пусть бы она действовала как психиатр-переговорщик. Спросят у нее любые представители власти о нем - она ответит, что его галлюцинации под контролем, что он больше не представляет ни для кого опасности, а главное - для суверенного государства Израиль. С другой стороны, он мог сказать правду. Мог сказать, что украденный свиток постепенно открывается ему, но тогда он рисковал в самом скором времени оказаться в заведении, где единственными свитками, которые ему позволено будет видеть, окажутся рулоны туалетной бумаги.
Это его мало привлекало.
- Перемена мест мне помогла, - сказал Эзра. - Здесь, в Нью-Йорке, в родном доме, я чувствую себя намного спокойнее. Я совершенно не ощущаю симптомов той мании, которую пережил на Ближнем Востоке.
Нойманн пристально смотрела на Эзру. Он не сумел обмануть ее.
- А голоса? Голоса ангелов?
- Я никогда не упоминал о том, что со мной действительно говорили ангелы. Даже в самом плохом состоянии я так не говорил.
Но Нойманн не позволила ему так просто уйти от ответа.
- Кому бы ты ни приписывал эти голоса, слышишь ли ты их теперь? Ты должен сказать мне, Эзра, есть ли у тебя до сих пор слуховые галлюцинации. В противном случае мне будет очень сложно помочь тебе.
"Вот это действительно смешно", - подумал Эзра. Сама мысль о том, что доктор Нойманн может оказать ему какую бы то ни было помощь (помимо пополнения запасов лекарств), его забавляла.
- Нет, у меня нет никаких галлюцинаций, - сказал он, снова осторожно обходя истинное положение вещей. - Все, что я вижу и слышу, реально.
Однако, судя по выражению лица Нойманн, ему еще предстояло хорошо постараться, чтобы убедить ее.
И еще надо было запастись терпением. С трудом сдерживаясь, Эзра сидел за обеденным столом в квартире отца в Саттон-плейс, хотя ему отчаянно хотелось вскочить со стула и убежать. Но он напоминал себе о том, что цена проживания в этом доме такова, что время от времени придется терпеть такие сцены.
Метцгер-старший восседал во главе стола в смокинге и в шелковой домашней рубашке (с каких это пор он начал носить такую одежду?). Кимберли сидела напротив, безупречно одетая, причесанная и накрашенная. Эзра сидел посередине, в джинсах и джемпере, и чувствовал себя совершенно неподобающе одетым.
Гертруда поставила глубокое блюдо с тушеным картофелем с телятиной и жареным луком рядом с Эзрой.
- Ешь все, что хочешь, - сказала она ему, - только оставь место для десерта.
С этими словами она развернулась и направилась к двери, ведущей в кухню.
- Больше ничего не нужно, Гертруда, - проговорила Кимберли, хотя это было абсолютно ни к чему, поскольку дверь за домоправительницей уже закрылась.
Эзра положил себе немного картошки с луком и попробовал передать блюдо Кимберли, но та предостерегающе подняла руку с таким видом, будто он предложил ей миску прокисшего молока. Тогда Эзра протянул блюдо отцу. Тому пришлось оттянуть рукав слишком плотно сидящего смокинга, чтобы взять блюдо.
- Мне удалось сегодня переговорить кое с кем из израильского посольства, - грозно возвестил Сэм.
Эзра опустил голову и принялся за телятину с картошкой.
- По какому вопросу? - спросила Кимберли, потягивая вино.
- По вопросу о преступном проникновении Эзры в места, запрещенные для посещения.
Началось. Сначала доктор Нойманн, теперь отец. Неужели никто не собирается забыть об этом?
- О преступном проникновении? Куда? - Кимберли посмотрела на Эзру с таким выражением лица, которое можно было бы принять за материнскую заботу, если бы Эзра не знал свою мачеху слишком хорошо. - О чем вообще речь?
- Ты не хочешь ответить, Эзра? - эхом прозвучал вопрос отца.
- Если ты говорил с кем-то из посольства, значит, уже все знаешь.
- Я хочу услышать об этом от тебя.
Эзра поспешно проглотил еще кусок телятины (кто знает, долго ли он еще просидит за столом?) и сказал:
- Я знал, что делаю.
- Ты у нас всегда знаешь, что делаешь, - язвительно заметил Сэм.
- У них там столько всяких ограничений - туда не ходи, этого не делай, того не говори. Если все эти правила соблюдать, никакой работы не сделаешь.
- А тебе, случайно, совершенно случайно, не приходило в голову, что все эти правила придуманы не без причины? Может быть, правительство Израиля хоть немного лучше тебя разбирается в том, как всем управлять?
- Управлять они умеют, хотя это тоже спорный вопрос, но они ни черта не смыслят в том, чем я занимаюсь.
- А чем ты занимаешься, Эзра? - встряла Кимберли. - Я до сих пор так толком и не поняла.