По привычке. – Он выразительно посмотрел на мамашу Картошкину. – Делать им нечего, вот по церквям и шляются. А что эта вера может им дать? – Славка с многозначительным видом развел руками. – Ничегошеньки! Молись не молись – дольше отпущенного не проживешь.
– Точно! – подтвердил Валька.
– Может, в тебе божественного больше, чем в ином святом, – заявил Славка, обращаясь к джинсовому. – Взял и оживил человека. Или вон этому, – он кивнул в сторону Плацекина, – помог. Рукой дотронулся, и он очухался. Вот это, я понимаю, чудесная сила.
– Богохульник ты! – с неожиданным для нее гневом произнесла мамаша.
– Да хоть горшком назови, только в печь не ставь, – захохотал Славка. – Вот на кого молиться нужно, – он указал на Шурика, – а не на эти картинки. – Новый жест в сторону висевших в красном углу икон.
– Кончай антирелигиозную агитацию! – вступился за мамашу Картошкин. – Да и вообще. Что ты в Боге понимаешь?!
– Может, ты понимаешь?!
– Да уж понимаю. Побольше твоего! Говоришь: Бога нет. А если есть?!
– Ты его видел?!
– Не видел, а осязал.
– Это как же?!
– Рассказывал уже…
– Это когда ты помер?
– Ну!
– И по трубе летал… – Славка хмыкнул.
– Ты вроде не веришь? – угрожающе произнес Картошкин.
– Хватит препираться, – Шурик лениво одернул готовых вцепиться друг в друга приятелей. – Встали и за мной!
Все поднялись, но выходить из дома никто не спешил. Даже Даша мешкала. Она нашла в углу свой серпасто-молоткастый флаг, развернула его и стала изучать, хорошо ли он прикреплен к древку.
«А ну их… – подумал Плацекин. – С кем я связался! Придурки какие-то… Одно слово: маргиналы». Словно пелена спала с его глаз. Он увидел себя в убогом домишке, среди таких же убогих людишек. Вчерашний спаситель, с его постоянной полуулыбкой, длинными сальными волосами и жиденькой бородкой, сильно смахивал на душевнобольного. В другое время он бы и разговаривать с ним не стал, а если и стал, то как солдат с вошью. К ногтю – и привет семье. И чего, скажите на милость, он сюда приперся? И что уж вовсе странно, ночь здесь провел. Благоверная супруга, наверное, трубку телефонную оборвала. Мужа нет, дочки нет… Что, собственно, происходит? Плацекин помнил: он пришел сюда, чтобы разобраться: с кем имеет дело. Разобрался! С придурками! Короче, нужно забирать Дашку отсюда. Тут Плацекин вспомнил свой сон. Заходишь в примерочную и проваливаешься в преисподнюю. А этот шут гороховый (так он обозначил Шурика) только ухмыляется. Нет, Людка, видимо, была права, определив в нем сумасшедшего.
Тут Шурик повернулся и взглянул на майора, будто кипятком ошпарил. И настроение Плацекина мгновенно изменилось. Ему вдруг захотелось встать по стойке «смирно» и преданно есть Александра Александровича взглядом. А ведь как будто ничего не произошло. И улыбка на лице по-прежнему неопределенная, и карие глаза смотрят все так же без выражения. Вот только мороз бежит по коже майора. Мороз восторга и собачьей преданности. И другие, похоже, чувствуют то же самое. Вон как восторженно засопели близнецы. И тихо охнула Даша. Не по-детски охнула. Уж больно чувственно. Насторожиться бы отцу. Схватить дочурку под мышку и бежать отсюда без оглядки. Но нет, нет!.. Воля майора вновь оказалась парализованной.
Джинсовый и его приспешники вышли из дому и столпились возле порога. Ярко светило солнце. Жидкая зелень палисадника казалась тропическим раем. Того и гляди, из зарослей полыни и чертополоха высунется морда ягуара, а на ветку яблони-дички вспорхнет попугай.
Того и гляди, из зарослей полыни и чертополоха высунется морда ягуара, а на ветку яблони-дички вспорхнет попугай. Но попугая не наблюдалось. Лишь длиннохвостая сорока взлетела на конек крыши, горячо и сбивчиво застрекотав, как видно, приветствуя выход чудотворца и свиты. И праздная толпа, собравшаяся возле дома, так же невнятно загомонила. Раздались даже жиденькие хлопки. Джинсовый малый приветственно поднял руку, и аплодисменты усилились. Даша начала неистово махать своим стягом.
– Оставь пока тут, – негромко произнес Шурик в ее сторону, и девушка поспешно занесла знамя обратно в дом.
Они стояли, словно в нерешительности. Шурик – чуть поодаль, как бы отстранясь от своих спутников, а те выстроились в подобие шеренги и с обожанием взирали на него, ожидая дальнейших приказаний. Следом за гостями из дома выскользнула мамаша Картошкина, но держалась она в стороне, словно не желая смешиваться со свитой.
Все молчали. Наконец Шурик промолвил:
– Где храм божий? Показывайте дорогу.
Близнецы вышли вперед и встали по обеим сторонам процессии, которая медленно потекла, как бы определяя габариты движения и одновременно являясь «указующими перстами». Во главе шел джинсовый, за ним двигались Картошкин и Даша, а замыкал группу майор. На некотором расстоянии от группы широко ступала мамаша, а уж за ней шли зеваки. Минут через пятнадцать процессия вышла на улицу, ведшую к храму. Золотые купола церкви ярко горели на солнце, из распахнутых дверей доносилось тихое пение. Благодать, казалось, разлилась по окрестностям, словно молочный кисель. Наконец процессия приблизилась к каменным ступенькам, ведущим в церковь. Первым по ним взошел Шурик, за ним следовали остальные.
Плацекин отродясь не бывал в церкви. Лишь в смутных воспоминаниях мелькало нечто неясное, темное с позолотой, пронизанное колеблющимися огоньками, связанное со смутными детскими страхами и тревожными мыслями о смерти. Теперь же он уверенно и бездумно поднялся по ступеням вместе с остальными. Сзади напирала сопровождавшая их толпа. К плечу майора оказалась притиснутой седенькая головка мамаши, повязанная темным платочком.
В церкви шла служба. Отец Владимир, крупный красивый мужчина средних лет с волнистой черной бородой и выпуклыми глазами того же цвета, только что закончил читать проповедь и теперь размахивал кадилом перед иконой Спасителя, стоявшей с правой стороны иконостаса, скороговоркой повторяя: «Помилуй нас, Боже». Пятеро детей, три девочки и два мальчика, составлявшие хор, стоя на клиросе, тоненькими голосами запели «Господе воззвах».
Народу в храме оказалось не особенно много. Присутствовали в основном, как справедливо указывал Славка, пожилые женщины. Молодежи не было вовсе, и, может, поэтому лицо отца Владимира и его голос выражали равнодушие к происходящему.
Вошедшие остановились возле входа, словно не решаясь проходить дальше, но те, кто шел за ними, давили им в спины и невольно подталкивали вперед. Кроме того, толкавшиеся зеваки начали шуметь, не понимая, почему в дверях возникла пробка. Шум привлек внимание молящихся. Некоторые стали оборачиваться, совсем не обращая внимания на манипуляции отца Владимира с кадилом.
Поп тоже заметил, что смотрят вовсе не на него, а совсем в другую сторону, к тому же те, кто вновь прибыл, и вовсе мешают вести службу. Он прекратил махать кадилом и строгим голосом воскликнул:
– Почему в Божьем храме шум?! Что там за толпа в дверях?
Некоторое время все молчали. Потом Толик Картошкин довольно развязным тоном пояснил:
– Пришли вот посмотреть…
– Тут не музей и не дом культуры, а святое место, – так же строго заметил отец Владимир.
– А вы – управитель сего святого места, насколько я понимаю? – спросил Шурик, выступив вперед.
– Вне всякого сомнения, – насмешливо произнес отец Владимир.