Мефистофель в этих поисках ему не помогает. Чтобы смешаться с толпою участников ночного бдения, он облекается в наряд зловещей Форкиады. В этом
наряде он будет участвовать в следующем действии, при дворе ожившей спартанской царицы.
Третье действие. Елена перед дворцом Менелая. Ей кажется, будто она только сейчас вернулась в Спарту из павшей Трои. Она в тревоге и сомнениях:
Кто я? Его жена, царица прежняя,
Иль к жертвоприношенью предназначена
За мужнины страданья и за бедствия,
Из-за меня изведанные греками?
Так думает царица. Но вместе с тем в ее сознании мигает, как меркнущее пламя све-тильника, память о былой жизни:
Да полно, было ль это все действительно,
Иль только ночью мне во сне привиделось?
А между тем действие продолжает развиваться в условно реалистическом плане, Фор-киада говорит Елене о грозящей ей казни от руки Менелая и
предлагает скрыться в замок Фауста. Получив на то согласие царицы, она переносит ее и хор троянских пленниц в этот заколдованный замок,
неподвластный законам времени. Там совершается бракосочетание Фауста с Еленой.
Истинный смысл всей темы Елены раскрывается в финале действия, в эпизоде с Эвфорионом. Менее всего следует по примеру большинства комментаторов
рассматривать этот эпизод как не зависящую от хода трагедии интермедию в честь Байрона, умершего в 1824 году в греческом городке Миссолунги,
хотя физический и духовный облик Эвфориона и принял черты поэта, столь дорогого старому Гете, а хор, плачущий по юному герою, пре-вращается, по
собственному признанию автора «Фауста», «в рупор идей современности».
Но ни это сближение с Байроном, ни даже определение Эвфориона, данное самим Гете («олицетворение поэзии, не связанной ни временем, ни местом, ни
личностью»), не объясняют эпизода с Эвфорионом как определенного этапа на пути развития героя. А ведь Эвфорион – прежде всего разрушитель
недолговечного счастья Фауста.
В общении с Еленой Фауст перестает тосковать по бесконечному. Он мог бы уже те-перь «возвеличить миг», если бы его счастье не было только лживым
сном, допущенным Персефоной. Этот-то сон и прерывается Эвфорионом. Сын Фауста, он унаследовал от отца его беспокойный дух, его титанические
порывы. Этим он отличается от окружающих его теней. Как существо, чуждое вневременному покою, он подвержен и закону смерти. Гибель Эвфориона,
дерзнувшего, вопреки родительскому запрету, покинуть отцовский замок, вос-станавливает в этом заколдованном царстве закон времени и тлена, и они
вмиг рассеивают лживые чары. Елена «обнимает Фауста, телесное исчезает».
Прими меня, о Персефона, с мальчиком! –
слышится ее уже далекий голос. Действие кончается великолепной трагической вакха-налией хора, превращением служанок Елены в дриад, ориад, наяд и
вакханок. Форкиада вы-растает на авансцене, сходит с котурнов и снова превращается в Мефистофеля.
Такова сюжетная схема действия. Философский же смысл, который влагает поэт в этот драматический эпизод, сводится к следующему: можно укрыться от
времени, наслаждаясь однажды созданной красотой, но такое «пребывание в эстетическом» может быть только пассивным, созерцательным. Художник, сам
творящий искусство, – всегда борец среди борцов своего времени (каким был Байрон, о котором думал Гете, разрабатывая эту сцену). Не мог
пребывать в замкнутой эстетической сфере и неспособный к бездейственному созерцанию активный дух Фауста, ибо: «Жить – это долг».
Так подготовляется новый этап становления героя, получающий свое развитие уже в четвертом и пятом действиях.
Четвертое действие. Фауст участвует в междоусобной войне двух соперничающих императоров. «Законный государь» побеждает – благодаря тому что
Мефистофель в реши-тельную минуту вводит в бой «модели из оружейной палаты».
Доспехов целый арсенал
Я в залах с постаментов снял.
Скорлупки высохших улиток
Напяливши на чертенят,
Средневековья пережиток
Теперь я вывел на парад.
Но победа «законного императора» приводит только к восстановлению былой госу-дарственной рутины (как после победы над Наполеоном). Недовольный
Фауст покидает государственную службу, получив в награду клочок земли, которым думает управлять по своему разумению.
Мы приблизились к заключительному, пятому действию.
Мефистофель усердно помогает Фаусту. Он выполняет грандиозную «отрицательную» работу по разрушению здания феодализма и устанавливает
бесчеловечную «власть чистогана». Для этого он сооружает мощный торговый флот, опутывает сетью торговых отношений весь мир; ему ничего не стоит
с самовластной беспощадностью положить конец патриархальному быту поселян, более того – физически истребить беспомощных стариков, названных Гете
именами мифологической четы: Филемоном и Бавкидой. Словом, он выступает здесь как воплощение нарождающегося капитализма, его беспощадного
хищничества и предприимчивости.
Фауст не сочувствует жестоким делам, чинимым скорыми на расправу слугами Мефи-стофеля, хотя отчасти и сам разделяет его образ мыслей. Недаром он
воскликнул в беседе с Мефистофелем еще в четвертом действии:
Не в славе суть. Мои желанья –
Власть, собственность, преобладанье.
Мое стремленье – дело, труд.
Однако и эта жизнь во имя обогащения не по сердцу герою, вовлеченному в стреми-тельный круговорот капиталистического развития. Фауст считает,
что он подошел к конеч-ной цели своих упорных поисков только в тот миг, когда, потеряв зрение, тем яснее увидел будущее свободного человечества.
Теперь он – отчасти «буржуа» сен-симоновского «про-мышленного строя», где, как известно, «буржуа» является чем-то вроде доверенного лица всего
общества. Его власть над людьми (опять-таки в духе великого утописта) резко отлича-ется от традиционной власти. В его руках она преобразилась во
власть над вещами, в управ-ление процессами производства. Фауст прошел долгий путь, пролегший и через труп Грет-хен, и по пеплу мирной хижины
Филемона и Бавкиды, обугленным руинам анахрони-ческого патриархального быта, и через ряд сладчайших иллюзий, обернувшихся горчайшими
разочарованиями. Все это осталось позади. Он видит перед собою не разрушение, а грядущее созидание, к которому он думает теперь приступить:
Вот мысль, которой весь я предан,
Итог всего, что ум скопил:
Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,
Жизнь и свободу заслужил.
Так именно, вседневно, ежегодно
Трудясь, борясь, опасностью шутя,
Пускай живут муж, старец и дитя.
Народ свободный на земле свободной
Увидеть я б хотел в такие дни.
Тогда бы мог воскликнуть я: «Мгновенье!
О, как прекрасно ты, повремени:
Воплощены следы моих борений,
И не сотрутся никогда они».
И, это торжество предвосхищая,
Я высший миг сейчас переживаю.
Этот гениальный предсмертный монолог обретенного пути возвращает нас к сцене в ночь перед пасхой из первой части трагедии, когда Фауст,
умиленный народным ликовани-ем, отказывается испить чашу с ядом. И здесь, перед смертью, Фауста охватывает то же чув-ство единения с народом, но
уже не смутное, а до конца проясненное.