Или любые президенты!
Кстати, знайте, мальчики и девочки, я не верю в лавирование и методы ласковых телят. Предстоит долгая борьба. Дело не только в завоевании избирательного права, это вопрос каких-нибудь двух лет. А затем мы должны продолжать борьбу. Контроль над рождаемостью. Отдельные квартиры для каждого из супругов, если им так нравится. Женщинам ведь требуется не только право голоса, но и (она постучала себя по лбу) кое — что здесь. Чтобы удержать добытое и использовать его, нужны не только внешние возможности, но и внутренние. Кошечкам свобода ни к чему — она для тигриц! И женщины должны стоять друг за друга горой. Вот у мужчин всегда хватало на это ума, черт их побери. Половая солидарность! Мы должны лгать одна ради другой и удирать из дому и хорошенько выпивать в тесной компании, как мужчины.
Я считаю, что нет такого поприща, находящегося сейчас на откупе у мужчин, где бы не могли выступать женщины — и с успехом. Медицина, юриспруденция, политика, физика, авиация, экспедиции, инженерное дело, военная служба, профессиональный бокс, писание сладких стишков. Будем, конечно, надеяться, что женщины проявят благоразумие и не станут заниматься ни боксом, ни стишками, так как и то и другое — попытки мужчин бежать от действительности и, если присмотреться, поразительно схожие между собой. Только не думаю, чтобы женщины стали подражать мужчинам или пытаться заменить их в той или иной из этих профессий. Я не из тех дамочек, кто видит единственное различие между мужчинами и женщинами в способности последних к зачатию. Женщины обладают особыми качествами, которые человечество пока не сумело использовать в интересах цивилизации. Женщина, скажем, может быть архитектором не хуже любого мужчины, но архитектором иного склада. Я вношу в медицину что-то такое, чего не может дать никакой мужчина, пусть даже очень хороший медик. А если вы думаете, что женщины не могут воевать, то вспомните, как тевтоны, бравшие на войну своих женщин, разделались с прекрасными, мужественными римскими солдатами-профессионалами! Но тупоумная порода мужчин забыла этот урок на целых пятнадцать веков и не вспоминала про него, пока не явилась Флоренс Найтингейл. И не вбила в состоящее из мужчин английское военное министерство тот минимум здравого смысла, которым обладает нормальная семилетняя девочка.
Нет, я не собираюсь соперничать с мужчинами. Но я не желаю, чтобы во имя традиционного принижения женщин меня лишали привилегии работать по восемнадцать часов в сутки. Я не слишком-то жалую демократию. По моему мнению, низшие должны подчиняться высшим. Но только действительно низшие! Если же секретарша толковее своего шефа, то пусть он будет ее секретарем. Слушайте! Быть может, в 1945 году вам придется специально поехать в Англию (где мужчины, чтобы иметь свои клубы, изобрели миф о женщине как низшем существе) для того, чтобы хоть там найти блаженненького, который поймет вас, если вы заговорите об отборе кандидатур на какую-то должность по признаку пола, а не способностей. Я называю 1945 год, так как предчувствую, что, добившись права голоса, мы перестанем быть такими ярыми феминистками. Мы обнаружим, что труд — дело тяжелое, а работы легко лишиться. Что нам предстоит идти гораздо дальше борьбы за избирательное право для женщин — может быть, к социализму, во всяком случае, к чему-то такому, что равно касается и мужчин и женщин, а не только одних женщин. Множество суфражисток, которые делают вид, будто ненавидят мужчин, найдут, что этих милых зверюг приятно держать в доме. И мы на время погрязнем в болоте. Но после этого возродимся вновь, уже не как тени мужчин или назойливо профессиональные самки, а, впервые со времени королевы Елизаветы, как люди! Ну вот! Из того, что я наговорила, вам, вероятно, удастся выудить достаточно, чтобы причинить мне такое количество неприятностей, какое удовлетворит даже суфражистского оратора. До свидания!
Когда репортеры наконец убрались, а доктор Уормсер, охотно дав себя снять газетным фотографам, отправилась завтракать к миссис Коукс, Секира запричитала:
— Будет что-то страшное! Вечерние газеты дадут экстренный выпуск со всей историей, и получится кошмар! Зал сегодня будет переполнен, можете не беспокоиться! Но как они гнусно будут себя вести! Скандал обеспечен! Вот что, девушки, пожалуй, вам не стоит выступать, лучше побудьте в зале и постарайтесь прекратить скандал, если он разразится.
До свидания!
Когда репортеры наконец убрались, а доктор Уормсер, охотно дав себя снять газетным фотографам, отправилась завтракать к миссис Коукс, Секира запричитала:
— Будет что-то страшное! Вечерние газеты дадут экстренный выпуск со всей историей, и получится кошмар! Зал сегодня будет переполнен, можете не беспокоиться! Но как они гнусно будут себя вести! Скандал обеспечен! Вот что, девушки, пожалуй, вам не стоит выступать, лучше побудьте в зале и постарайтесь прекратить скандал, если он разразится. О господи, и это после того, как мы соблюдали такую осторожность. Свободная любовь!
Впервые Энн видела, чтобы Мейми Богардес дрожала. В этот день все они были особенно почтительны и нежны с ней. Их тоже пробрала дрожь, когда, выскочив на улицу за выпуском газеты, выходящей в четыре часа, они прочли сенсационные заголовки на первой странице.
Вот примерно что газеты вложили в уста доктора Уормсер:
«Любовь — это всего только минутное влечение, вызванное лунным светом, но даже и так она важнее длительного брака, потому что браки совершают священнослужители, которые все без исключения дураки. Свободная любовь, то есть право брать себе возлюбленного, когда пожелаешь, не только дозволительна, но и необходима для всякой свободной женщины.
Мужчины гораздо ничтожнее женщин. Мужчины — врачи держат сестер милосердия в ежовых рукавицах и обращаются с ними совершенно безобразно.
Следующим президентом Соединенных Штатов будет женщина, и президент из нее получится на много голов выше любого мужчины. Русская императрица Мария Луиза была величайшим правителем всех времен.
Как только (примерно такой абзац две газеты напечатали жирным шрифтом, а одна красным) мы добьемся избирательного права, мы двинемся дальше и будем отстаивать контроль над рождаемостью, социализм и атеизм. Все мужья и жены будут жить в разных квартирах. Все женщины в подражание мужчинам будут удирать из дому и напиваться в тесной компании. Женщины должны выгораживать друг друга, чтобы дурачить мужей.
Женщины будут лучшими солдатами, боксерами, инженерами и поэтами, чем мужчины, — мужчины же годны только на то, чтобы быть у женщин секретарями и слугами. Я знаю, что такие откровенные высказывания навлекут на меня неприятности, но все суфражистские ораторы любят рекламу, и думаю, что на этот раз я останусь вполне довольна».
До самого ухода на митинг в Симфонический зал девушки слонялись по дому слишком удрученные, чтобы разговаривать. Даже Мэгги О Мара, забежавшая из своего Союза официанток, чтобы идти со всеми вместе, заразилась их унынием и тоже приумолкла. Они надели не платья, подобающие для публичного торжества разума и благопристойности, а матросские блузки с юбками.
Энн тоже была охвачена тревогой, но при всем том бесилась при мысли, что она совершенно зря с огромным трудом скопила денег и купила такое вдохновенное вечернее платье из синей тафты, что оно, несомненно, должно было поразить даже сотню надменных миссис Дадли Коукс. А ей так хотелось, негодовала Энн, хоть раз быть кем-то другим, а не только неряшливой, замызганной суфражисткой, которая сует нос в чужие квартиры, надписывает конверты и выступает на углу Главной улицы.
— Я люблю красивые вещи! Вдруг я сегодня встречу великолепного мужчину, а я в этой старой школьной юбке. Черт!
Кандальная команда и мисс Богардес торжественно отправились в Симфонический зал в трамвае (ни одна из них не могла позволить себе такси хотя бы раз в год), и им казалось, что каждый мужчина на длинной скамье напротив взирает на них с возмущением как на безнравственных и опасных женщин. Прежде чем проскользнуть через служебный вход в спасительную «артистическую», они робко пробрались через толпу, собравшуюся перед Симфоническим залом. В полдень была продана лишь половина билетов. Теперь же швейцар в синей с золотом одежде выкрикивал: «Только стоячие места, все сидячие проданы, только стоячие!» А ведь в зале было три тысячи мест.