Она покупала лимонно-желтые гвоздики с запахом карамели и садовые розы, пурпурные будто малиновый пудинг, и белые цветы, все, какие только отыскивались в цветочном магазине. Алабама дарила мадам гардении, плотные, как белые лайковые перчатки, и незабудки с площади Мадлен, букеты воинственных гладиолусов и нежно-шелковистые, будто готовые замурлыкать, черные тюльпаны. Она скупала цветы, похожие на салат или фрукты, нарциссы и жонкилии, маки и лихнисы, и цветы блестящие и плотоядные, как у Ван Гога. Цветы она выбирала на витринах между металлическими шарами и кактусами близ улицы Мира, а также в магазинах, где продавали в основном растения в горшках и сиреневые ирисы, и в магазинах на Левом берегу, загроможденных декоративными сооружениями из проволоки, и на открытых рынках, где крестьяне красили свои розы в ярко-абрикосовый цвет и насаживали на проволоку головки крашеных пионов.
Тратить деньги было важной частью прежней жизни Алабамы, а теперь, занявшись балетом, она потеряла интерес к материальным ценностям.
В студии не было богачек, только Нордика. Она приезжала на уроки в «роллс-ройсе» и занималась вместе с Аласией, у которой тоже был высокий статус, поскольку она окончила престижный колледж – «Брин Мор». К тому же Аласия обладала житейской хваткой. Она увела его высочество у Нордики, однако Нордика не пожелала расстаться с деньгами, и они как-то мирились друг с другом. Нордика была на удивление красивой блондинкой, а Аласия сумела растрогать милорда. Нордика трепетала от восторга, подчас хмельного, который она старалась подавить, – балетные говорили, что от этих ее восторгов страдают костюмы. Ей не удавалось, так она трепетала, ровно ехать по улице, и подруге приходилось изображать якорь, чтобы та вовремя давила на педаль автомобиля. Они обе однажды пригрозили мадам уходом из студии, потому что Стелла спрятала полупустые банки с креветками за их зеркалом, и они там постепенно протухали. И при этом Стелла твердила, что вонь такая из-за грязной одежды. Когда же девушки нашли креветки, они не пожалели бедняжку Стеллу, которой так нравилось, когда шикарная Нордика и ее подруга находились в классе, ибо они были почти что публикой.
– Polissonne!
[96]– сказали они Стелле. – Ни к чему есть креветки дома, а уж здесь они и вовсе смердящая бомба.
У Стеллы была настолько крошечная комната, что свой чемодан ей приходилось держать на подоконнике, оставляя наклонное окошко этой мансарды полуоткрытым. Она бы задохнулась там со своими креветками.
– Ничего, – утешила ее Алабама. – Я свожу тебя к «Прюнье» поесть креветок.
Мадам сказала Алабаме, что она будет дурой, если в самом деле поведет Стеллу есть креветок к «Прюнье». Мадам могла по пальцам пересчитать дни, когда она и ее муж вместе ели икру среди мясных ароматов на улице Дюфо. Для мадам несчастья всегда ассоциировались с устричным баром – за революциями с неизбежностью следуют экскурсии к «Прюнье», нищета и трудные времена. Мадам была суеверна; она никогда не одалживала булавки и никогда не танцевала в фиолетовом платье, и в ее сознании соединились беда и рыба, которую она обожала, но редко могла себе позволить. Мадам очень боялась искушений роскоши.
От шафрана в буайбесе у Алабамы вспотели щеки, и вино «Барзак» потеряло вкус. Во время ланча Стелла беспокойно ерзала за столом и что-то прятала в салфетке. На нее ресторан «Прюнье» не произвел такого впечатления, какого ждала Алабама.
– «Барзак» – монастырское вино, – равнодушно заметила Алабама.
Втайне Стелла что-то ловила в супе, словно искала мертвое тело. Все ее внимание было поглощено этим, и она не могла даже говорить.
– Ма шер, какого черта ты там шаришь?
Алабаму взбесило то, что Стелла не выказывает большого восторга, и она зареклась водить бедных девушек в места, где бывают богатые люди, пустая трата денег.
– «Барзак» – монастырское вино, – равнодушно заметила Алабама.
Втайне Стелла что-то ловила в супе, словно искала мертвое тело. Все ее внимание было поглощено этим, и она не могла даже говорить.
– Ма шер, какого черта ты там шаришь?
Алабаму взбесило то, что Стелла не выказывает большого восторга, и она зареклась водить бедных девушек в места, где бывают богатые люди, пустая трата денег.
– Ш-ш-ш! Ма шер Алабама, я нашла жемчужины – целых три, и такие крупные! Если официант узнает, то потребует жемчужины обратно, поэтому я спрятала их в салфетке.
– Правда? Так покажи.
– Когда мы выйдем на улицу. Уверяю вас, я не шучу. Теперь мы разбогатеем, у вас будет свой балет, а я буду в нем танцевать.
Они молча доели ланч. Стелла так разволновалась, что не стала даже бессмысленно сопротивляться, когда Алабама заплатила и за нее.
Выйдя на улицу, где уже смеркалось, она осторожно развернула салфетку.
– Мы купим мадам подарок, – радостно произнесла Стелла.
Алабама осмотрела желтые шарики.
– Это глаза лобстеров, – уверенно проговорила она.
– Откуда мне было знать? Я же их никогда еще не ела, – потерянно отозвалась Стелла.
Только представить, что живешь с единственной надеждой найти жемчужины – случайное богатство в случайной похлебке! Все равно что оставаться ребенком, который все время смотрит под ноги, выискивая оброненную кем-то монетку – только детям не надо покупать хлеб, изюм, аптечку на монетки, найденные на тротуарах!
День в студии начинался с уроков Алабамы.
В этой холодной казарме горничная скребла пол, отчаянно кашляя. Женщина совала пальцы прямо в пламя керосиновой лампы, чтобы отщепить сгоревший фитиль, и даже не обжигалась.
– Бедняжка! – сказала Стелла. – Муж бьет ее по вечерам – она показывала мне синяки – у ее мужа с войны нет подбородка. Наверно, надо ей что-нибудь дать?
–
Хватит,Стелла! Нельзя помочь всем.
Слишком поздно – Алабама уже обратила внимание на черную запекшуюся кровь под ногтями горничной, где они были сломаны жесткой щеткой, смоченной в жавелевой воде. Она дала женщине десять франков и возненавидела ее за то, что сама же не устояла и пожалела ее. И так было противно работать в холодной удушающей пыли, а тут еще все эти ужасы про горничную.
Стелла отломила шипы у роз и собрала с пола рассыпавшиеся лепестки. И она, и Алабама дрожали от холода и работали в ускоренном темпе, чтобы согреться.
– Покажите мне, что показывает вам мадам на ваших уроках, – потребовала Стелла.
Алабама повторяла снова и снова, пока не начинала задыхаться и мышцы не обретали нужную эластичность. Одно и то же много лет, чтобы через три года подняться всего-навсего на дюйм выше – конечно, если это вообще случится.
– Нужно после того, как запустишь тело, повиснуть в воздухе – вот так.
Алабама подбросила свое тело вверх с колоссальной силой и безвольно опустилась на пол, словно сдувшийся шар.
– Ах, вы будете танцевать! – восхищенно вздохнула Стелла. – Вот только я не понимаю
зачем, если у вас есть муж.
– Пойми, я ничего не добиваюсь – во всяком случае, так мне кажется, – я хочу просто избавиться от себя.
– Зачем?
– Чтобы сидеть вот так в ожидании урока и думать, что не приди я вовремя, в назначенный час, он останется ничьим и будет ждать меня.
– А ваш муж не сердится оттого, что вы надолго уходите из дома?
– Сердится. Он так сердится, что мне надо нарочно задерживаться подольше, чтобы уже не было времени на скандал.