Впрочем, ему была видна
только часть галереи и человек пять пациентов.
- Сколько же времени нужно держать градусник? - спросил Ганс Касторп и обернулся.
Иоахим поднял семь пальцев.
- Но они, наверное, уже прошли - эти семь минут?
Иоахим покачал головой. Через некоторое время он вынул градусник изо рта, взглянул на него и сказал:
- Да, когда за ним следишь, за временем, оно идет очень медленно. И я ничего не имею против того, чтобы мерить температуру четыре раза в
день. Тут только и замечаешь, какая, в сущности, разница - одна минута и целых семь, при том, что семь дней недели проносятся здесь просто
мгновенно.
- Ты говоришь "в сущности". Но ты так говорить не можешь, - возразил Ганс Касторп. Он сидел боком на перилах, белки его глаз покраснели. -
Время вообще не "сущность". Если оно человеку кажется долгим, значит оно долгое, а если коротким, так оно короткое, а насколько оно долгое
или короткое в действительности - этого никто не знает. - Он не привык философствовать, но сейчас испытывал потребность порассуждать.
- Почему же? - возразил Иоахим. - Мы все-таки измеряем его. У нас есть часы и календари, и когда прошел месяц, он прошел и для тебя, и для
меня, и для всех нас.
- Но ты послушай меня, - остановил его Ганс Касторп и даже поднес указательный палец к помутневшим глазам. - Значит, длина одной минуты
такова, какой она тебе кажется, когда ты измеряешь себе температуру?
- Одна минута тянется... она длится ровно столько, сколько нужно секундной стрелке, чтобы обежать свой круг.
- Но ведь это время может быть самым различным для нашего ощущения. И фактически... я подчеркиваю: фактически, - повторил Ганс Касторп и
так сильно нажал указательным пальцем на свой нос, что совсем пригнул его кончик к губе, - движение стрелки есть движение в пространстве,
не так ли? Нет, подожди, постой! Значит, мы измеряем время пространством. Но это все равно, как если бы мы захотели измерять пространство
временем, - а так его измеряют только совершенно необразованные люди. От Гамбурга до Давоса двадцать часов поездом. А пешком сколько? А в
мыслях? Меньше секунды!
- Послушай, - заметил Иоахим, - что это на тебя нашло? Или здешний воздух подействовал?
- Молчи! У меня сегодня мысль работает необычайно остро. Что же такое время? - спросил Ганс Касторп и так решительно отогнул в сторону
кончик носа, что кровь от него отхлынула и он побелел. - Может быть, ты объяснишь мне? Ведь пространство мы воспринимаем нашими органами
чувств, зрением и осязанием. Хорошо. Ну а каким же органом мы воспринимаем время? Может быть, ты мне ответишь? Видишь, вот ты и влип. Но
как можем мы что-либо измерять, если, говоря по правде, не можем назвать ни одного, ну ни одного его свойства! Мы говорим: время проходит.
Хорошо, пусть себе проходит. Но чтобы измерять его... подожди! Чтобы быть измеряемым, оно должно протекать равномерно, а где это сказано,
что оно так и протекает? В восприятиях нашего сознания этого нет, мы лишь допускаем равномерность для порядка, и наши измерительные единицы
- просто условность. Так вот, разреши мне...
- Хорошо, - прервал его Иоахим. - Значит, условность и то, что мой градусник показывает на пять черточек больше нормы? А из-за этих пяти
лишних делений я должен здесь прозябать и не могу служить в армии, это же факт, хоть и отвратительный!
- У тебя 37,5?
- Она уже начала понижаться. - Иоахим занес температуру в табличку. - Вчера вечером было почти 38, в результате твоего приезда. У всех, к
кому приезжают гости, она повышается.
- Иоахим занес температуру в табличку. - Вчера вечером было почти 38, в результате твоего приезда. У всех, к
кому приезжают гости, она повышается. И все-таки твой приезд - это благо.
- Я сейчас уйду, - сказал Ганс Касторп. - У меня в голове еще пропасть мыслей о времени, могу сказать - целый комплекс. Но я не хочу тебя
волновать, у тебя и так слишком много черточек. Я этих мыслей не забуду, и мы потом к ним вернемся, может быть после завтрака. Когда
настанет время завтрака, ты позовешь меня. Сейчас я тоже пойду полежу, меня ведь от этого, слава богу, не убудет. - И он прошел мимо
стеклянной стенки на собственный балкон, где и для него были приготовлены шезлонг и столик, принес из уже аккуратно прибранной комнаты
книжку "Ocean steamships" и свой пушистый мягкий плед в темно-красную и зеленую клетку и улегся.
Однако очень скоро ему пришлось раскрыть зонтик: здесь, на балконе, солнце жгло нестерпимо. Но лежать было необыкновенно удобно, Ганс
Касторп тут же отметил это с удовольствием - он не помнил, чтобы ему так приятно лежалось в каком-нибудь шезлонге.
Кресло это, несколько старомодной формы - явная стилизация, ибо оно, бесспорно, было новым, - состояло из полированной рамы - имитации
красного дерева - и матраса, обитого какой-то мягкой материей наподобие ситца; матрас, вернее - три сложенных вместе пухлых перины,
покрывал весь шезлонг и свешивался со спинки. Кроме того, в изголовье висел на шнурке не слишком мягкий и не слишком жесткий валик в
полотняном вышитом чехле, и на него было особенно удобно откидывать голову. Ганс Касторп оперся локтем на широкий плоский подлокотник и,
щурясь, спокойно поглядывал вокруг; он не чувствовал потребности развлекать себя книжкой "Ocean steamships". Перед ним лежал суровый и
скудный пейзаж, но он был залит солнечным светом и, обрамленный аркой лоджии, казался вставленной в раму картиной. Ганс Касторп задумчиво
созерцал ее. Вдруг он что-то вспомнил и нарушил тишину, громко спросив:
- Она ведь карлица, эта, которая подавала нам за первым завтраком?
- Тсс... - остановил его Иоахим. - Тише. Да, карлица. А что?
- Ничего. Мы просто с тобой об этом еще не говорили.
И опять отдался своим думам. Когда он лег, было уже десять часов. Прошел час. Обыкновенный час, не длинней и не короче. Но вот он истек, и
по дому и саду разнесся звук гонга, сначала далекий, потом все ближе, потом опять удаляясь.
- Завтрак, - сказал Иоахим, и было слышно, как он встает.
Ганс Касторп также встал и вошел в комнату, чтобы привести себя в порядок. Двоюродные братья встретились в коридоре и пошли вниз. Ганс
Кастора сказал:
- Ну, лежалось мне отлично. Что это у вас за шезлонги? Если тут можно купить такие, я увезу один в Гамбург, в нем лежишь как в раю. Или ты
предполагаешь, что они сделаны по особому заказу Беренса?
Но Иоахим этого не знал. Они разделись и вторично вошли в столовую, где трапеза была уже в самом разгаре. Всюду белело молоко: у каждого
прибора стоял большой, по меньшей мере полулитровый стакан молока.
- Нет, - сказал Ганс Касторп, когда он снова уселся между портнихой и англичанкой и покорно развернул салфетку, хотя чувствовал в желудке
тяжесть еще после первого завтрака. - Нет, - сказал он, - да простит меня бог, но молока я вообще не пью, а тем более сейчас. Нельзя ли
получить портер? - И он прежде всего вежливо и мягко обратился с этим вопросом к карлице. Но портера не оказалось. Однако она обещала
принести кульмбахского пива, и принесла. Густое, черное, с коричневой пеной, оно вполне заменяло портер. Ганс Касторп жадно пил его из
высокого полулитрового стакана, закусывая холодным мясом и гренками.