.." - говорил он себе, - ибо тут у них наверху только
тот шел не в счет и не подвергался расспросам, кто имел честь быть здоровым; но именно это и злило молодого человека.
Пробыв у Иоахима две-три минуты, Кроковский по балкону проследовал дальше, и Ганс Касторп услышал голос кузена, напоминавшего ему, что
пора вставать и готовиться к ужину.
- Хорошо, - отозвался он и встал. Но от долгого лежания у него кружилась голова, дремота не освежила его, а лишь снова вызвала в лице
мучительный жар, хотя тело скорее познабливало, - может быть, он недостаточно тепло укрылся?..
Он вымыл руки и промыл глаза, пригладил волосы, оправил одежду и, выйдя в коридор, встретился с Иоахимом.
- Ты слышал рассуждения этого господина Альбина? - спросил Ганс Касторп, когда они спускались по лестнице.
- Конечно, - отозвался Иоахим. - Его следовало бы приструнить. Нарушает весь послеобеденный отдых своей болтовней и так расстраивает дам,
что потом идут насмарку результаты нескольких недель. Грубейшее нарушение правил. Но кому же охота быть доносчиком! И потом такие разговоры
для большинства - даже развлечение.
- А ты допускаешь, - спросил Ганс Касторп, - что он говорит серьезно насчет виска и что проще простого, как он выражается, всадить туда
"инородное тельце"?
- Ну конечно, - ответил Иоахим, - ничего невозможного тут нет. Такие случаи у нас здесь наверху бывают. За два месяца до моего приезда
некий студент - он жил в санатории уже давно - после очередного обследования взял да и повесился в лесу. В первые дни после моего приезда
об этом еще много говорили.
Ганс Касторп нервно зевнул.
- Да, не скажу, чтобы я чувствовал себя хорошо у вас, - заявил он. - Может быть, я не смогу остаться дольше, слышишь? И мне придется
уехать... Ты очень обидишься, если я это сделаю?
- Уехать? Чепуха! - воскликнул Иоахим. - Да ведь ты только что приехал! Как можно судить по первому дню?
- Боже мой! Неужели все еще первый день! У меня такое ощущение, точно я у вас здесь уже давным-давно.
- Только не начинай опять мудрствовать насчет времени! - сказал Иоахим. - Ты меня сегодня утром совсем сбил с толку.
- Не беспокойся, я все начисто забыл, - возразил Ганс Касторп. - Весь комплекс. И вся острота мысли исчезла, это прошло... Значит, сейчас
будет чай...
- Да, а потом опять пройдемся до той скамьи, куда ходили утром.
- Сделай одолжение! Надеюсь только, что на этот раз мы не встретим Сеттембрини. Я сегодня больше не могу участвовать в разговорах
высокообразованных людей, предупреждаю.
В столовой подавались все напитки, какие только можно было пить в этот час. Мисс Робинсон снова глотала свой кроваво-красный чай из
шиповника, а внучатная племянница ела ложкой простоквашу. Кроме того, можно было получить молоко, чай, кофе, шоколад, даже мясной отвар, и
за всеми столами больные, которые после сытного обеда два часа лежали, все же усердно намазывали маслом огромные ломти пирога с изюмом.
Ганс Касторп спросил чаю и стал пить, макая в него сухарики. Попробовал он и мармелада. На пирог с изюмом он, правда, поглядывал, но при
мысли о том, чтобы съесть кусок, буквально содрогнулся. И вот он опять сидит на своем месте в этом зале с пестро расписанными сводами и
семью столами, сидит уже в четвертый раз. Несколько позднее, а именно в семь часов, он сидел там в пятый раз и ужинал. В промежутке,
который был очень короток и прошел незаметно, двоюродные братья, как и утром, совершили прогулку до той же скамейки у отвесной скалы и
желоба с водой, - на этот раз дорога была полна гуляющими больными, так что кузенам приходилось то и дело раскланиваться.
Затем снова
последовало лежание на балконе в течение каких-то бессодержательных, мгновенно пролетевших полутора часов. Во время лежания Ганса Касторпа
мучительно знобило.
К ужину он добросовестно переоделся и затем, сидя между мисс Робинсон и учительницей, ел суп-жюльен, жареное и тушеное мясо с гарниром,
проглотил два куска какого-то торта, в который было намешано невесть что: пресное тесто, крем, шоколад, фруктовый мусс, марципаны, - и
завершил все это сыром, положив его на вестфальский пряник. За ужином он опять приказал подать себе бутылку кульмбахского пива. Но, сделав
основательный глоток из высокого стакана, вдруг почувствовал совершенно ясно и отчетливо, что ему нестерпимо хочется спать. В голове
шумело, веки, казалось, налились свинцом, сердце словно било в литавры, и в довершение всех этих мук ему почудилось, что когда хорошенькая
Маруся, наклонившись вперед, рассмеялась и прикрыла лицо рукой с маленьким рубином на пальце, она смеется над ним, а ведь он изо всех сил
старался не дать к этому никакого повода. Словно издали слышал он голос фрау Штер - она что-то объясняла или доказывала, и это
представилось ему таким диким вздором, что он совсем растерялся и даже усомнился - быть может, виноват его сонный мозг, превративший слова
фрау Штер в какую-то галиматью. Она уверяла, будто умеет приготовлять двадцать восемь разных соусов к рыбе, - и имеет смелость на этом
настаивать, да, да, хотя собственный муж предупреждал ее не упоминать об этих ее талантах. "Не заговаривай о соусах, - сказал он ей. -
Никто тебе все равно не поверит, а если и поверят, то найдут это смешным!" И все-таки она решила сегодня заявить вслух и признать открыто,
что да, она умеет готовить двадцать восемь соусов! Бедный Ганс Касторп пришел в ужас; он прямо-таки перепугался, схватился рукою за голову
и забыл дожевать и проглотить кусок честера с пряником, которые были у него во рту. Когда встали из-за стола, он все еще не прожевал их.
Кузены вышли в левую застекленную дверь, в ту роковую дверь, которая всегда так громко хлопала. Она вела в холл. Почти все пациенты
устремились через ту же дверь, ибо, как узнал Ганс Касторп, у обитателей санатория было принято собираться после обеда в этом холле и в
гостиных и проводить какую-то часть вечера вместе. Большинство больных, разбившись на мелкие группы, болтали стоя. За двумя раскрытыми
зелеными столами уселись игроки в домино и в бридж; тут была только молодежь - среди них господин Альбин и Гермина Клеефельд. В первой
гостиной оказались интересные оптические приборы: стереоскоп, сквозь линзы которого можно было рассматривать вставленные в него фотографии,
- например венецианского гондольера во всей его бескровной и застывшей рельефности; затем калейдоскоп в виде подзорной трубки, к нему
достаточно было приложить глаз и поворачивать колесико, и перед вами представала волшебная игра пестрых арабесок и звезд; и, наконец,
вращающийся барабан, в который вставлялись кинематографические ленты: если смотреть сбоку в его отверстия, вы могли наблюдать мельника,
дерущегося с трубочистом, учителя, который наказывает школьника, канатного плясуна и деревенскую парочку, танцующую сельский танец. Ганс
Касторп, опершись ледяными руками о колени, довольно долго смотрел в каждый аппарат. Постоял он и возле стола, за которым играли в бридж и
где неизлечимый господин Альбин, опустив уголки рта, с небрежностью светского человека тасовал карты. В углу сидел доктор Кроковский,
занятый беседой по душам с оживленными дамами, разместившимися полукругом, среди которых были фрау Штер, фрау Ильтис и фрейлейн Леви.