Сидящие за "хорошим" русским столом после ужина удалились в соседнюю маленькую гостиную, отделенную от карточной комнаты лишь портьерой, и
образовали там интимную группу. Кроме мадам Шоша, в нее входили: вялый господин с белокурой бородой, впалой грудью и глазами навыкате;
очень темная брюнетка, - оригинальный и несколько комический тип, - с крупными золотыми сережками и растрепанными волосами; затем доктор
Блюменколь, присоединившийся к ним, и еще двое сутулых юношей. Мадам Шоша была в голубом платье с белым кружевным воротником. Она сидела в
центре группы на диване возле круглого стола в глубине маленькой комнаты, лицом к игравшим в первой гостиной. Ганс Касторп, который не мог
смотреть на эту невоспитанную женщину без внутренней укоризны, думал: "Что-то она мне напоминает, но что - не знаю..." Долговязый мужчина
лет тридцати, с редеющими волосами, сыграл три раза подряд на маленьком коричневом фортепиано свадебный марш из "Сна в летнюю ночь"{120}, и
когда дамы особенно горячо стали просить его, заиграл эту мелодичную вещь в четвертый раз, предварительно посмотрев каждой в глаза молча и
проникновенно.
- Разрешите, инженер, осведомиться о вашем самочувствии? - спросил Сеттембрини; засунув руки в карманы, он прогуливался среди больных и
теперь подошел к Гансу Касторпу. На нем был тот же серый ворсистый сюртук и светлые клетчатые брюки. Свое приветствие он сопровождал
улыбкой, и Ганс Касторп снова испытал какое-то отрезвление при виде этой умной и насмешливой улыбки, от которой у итальянца дрогнул уголок
рта под изгибом темных усов. Но взглянул он на Сеттембрини довольно тупо, губы его отвисли, глаза покраснели.
- Ах, это вы, - сказал он, - тот господин, которого мы встретили на утренней прогулке возле скамейки наверху... у водостока... Конечно, я
вас сразу узнал. Поверите ли, - продолжал молодой человек, хотя отлично понимал, что этого говорить не следовало, - я вас тогда в первую
минуту почему-то принял за шарманщика. Конечно, это чистейший вздор... - добавил он, заметив, что взгляд Сеттембрини стал холодно-
настороженным. - Словом, ужасная глупость. Я просто понять не могу, каким образом я...
- Не беспокойтесь, это не имеет никакого значения, - ответил Сеттембрини, после того как молча поглядел на него. - Как же вы провели день
- ваш первый день в этом увеселительном заведении?
- Благодарю, - отозвался Ганс Касторп, - я в точности следовал предписаниям, и образ жизни вел преимущественно горизонтальный, как вы
любите выражаться.
Сеттембрини усмехнулся.
- Может быть, я случайно так и выразился, - сказал он. - Что ж, летело для вас время при таком образе жизни?
- И летело и тянулось, как посмотреть... - отозвался Ганс Касторп. - Иногда одно от другого трудно отличить, знаете ли. Но мне отнюдь не
было скучно, у вас тут наверху все так оживлены и деятельны. Видишь и слышишь так много нового, необычного... С другой стороны, мне
кажется, точно я здесь не один день, а уже давно, и даже как будто стал старше и умнее, вот какое у меня ощущение.
- Умнее тоже? - спросил Сеттембрини и удивленно поднял брови. - Разрешите мне один вопрос: сколько же вам лет?
И вот оказалось, что Ганс Касторп не знает! Да, он в данную минуту забыл, сколько ему лет, несмотря на все свои прямо-таки отчаянные
усилия припомнить. Чтобы выиграть время, он заставил итальянца повторить вопрос, затем сказал:
- Мне... сколько лет?.. Ну, конечно, двадцать четвертый! Значит, будет двадцать четыре. Простите, но я очень устал! - добавил он. -
Впрочем, усталость - не то слово! Знакомо вам такое состояние: видишь сон, знаешь, что это сон, стараешься проснуться и не можешь? Вот и я
чувствую себя в точности так же.
Простите, но я очень устал! - добавил он. -
Впрочем, усталость - не то слово! Знакомо вам такое состояние: видишь сон, знаешь, что это сон, стараешься проснуться и не можешь? Вот и я
чувствую себя в точности так же. Наверное, у меня жар, иначе я никак не могу себе объяснить такое состояние. Представьте себе - у меня ноги
оледенели до самых колен! Если можно так выразиться, ведь колени - это, разумеется, не ноги... Извините, я что-то совсем запутался, да это
в конце концов и не удивительно, если тебя с раннего утра освистывают... пневмотораксом, а потом слышишь разглагольствования господина
Альбина, да еще притом находишься в горизонтальном положении. Подумайте, у меня все время такое ощущение, словно я не могу больше доверять
своим пяти чувствам, и, должен признаться, это смущает меня еще больше, чем жар в лице и ледяные ноги. Скажите откровенно: считаете вы
возможным, чтобы фрау Штер умела готовить двадцать восемь соусов к рыбе? Я спрашиваю не о том, может ли она их действительно приготовить,
это исключено, но действительно ли она говорила об этом за столом, или мне только померещилось - вот что я хотел бы знать.
Сеттембрини посмотрел на него. Казалось, он не слушает. Его глаза снова точно приковались к чему-то, их взгляд стал неподвижным, как будто
незрячим, и так же, как утром, итальянец трижды произнес: "так-так-так" и "вот-вот-вот", задумчиво и насмешливо напирая на букву "т".
- Двадцать четыре, говорите вы? - спросил он затем.
- Нет, двадцать восемь! - воскликнул Ганс Касторп. - Двадцать восемь соусов к рыбе! Не вообще, а именно к рыбе, это-то и чудовищно!
- Инженер! - сердито и наставительно прервал его Сеттембрини. - Сейчас же возьмите себя в руки и не приставайте ко мне с этой презренной
чепухой! Я ничего о ней не знаю и знать не хочу! Двадцать четвертый, говорите? Гм... Разрешите мне еще один вопрос или, если хотите, ни к
чему не обязывающее предложение. Так как пребывание у нас идет вам, видимо, не на пользу и вы физически и, если не ошибаюсь, нравственно
чувствуете себя неважно... что, если бы вы отказались от мысли стать здесь старше, - словом, если бы вы сегодня же вечером уложили свои
вещи и завтра, с одним из скорых поездов, следующих по расписанию, укатили бы отсюда?
- Вы считаете, что я должен уехать? - спросил Ганс Касторп. - Но ведь я только что приехал? Нет, разве можно судить по первому дню?
При этом он бросил случайный взгляд в соседнюю гостиную и увидел мадам Шоша уже анфас, ее узкие глаза и широкие скулы. "Ну что, что, -
опять подумал он, - она мне напоминает?" Но его усталый мозг, несмотря на усилия, все же не мог дать ему ответа.
- Конечно, мне будет не очень легко акклиматизироваться у вас здесь наверху, - продолжал он, - это можно было предсказать заранее, но
нельзя же сразу складывать оружие только потому, что я несколько дней буду не в своей тарелке и у меня будет гореть лицо; мне просто стыдно
было бы, точно я струсил, да и неразумно это... Посудите сами...
В его тоне вдруг появилась настойчивость, он взволнованно поводил плечами и, видимо, всеми силами старался заставить итальянца полностью
взять свое предложение обратно.
- Приветствую разум, - ответил Сеттембрини. - Впрочем, я приветствую и отвагу. То, что вы говорите, достаточно убедительно, и трудно было
бы возражать против этого. Кроме того, мне приходилось наблюдать случаи очень удачной акклиматизации. В прошлом году тут жила некая
фрейлейн Кнейфер, Оттилия Кнейфер, она из прекрасной семьи, отец - влиятельный государственный чиновник. Она пробыла тут года полтора и так
обжилась, что даже, когда здоровье ее полностью восстановилось - у нас иногда выздоравливают, бывают такие случаи, - она ни за что не
хотела уезжать.