Сеттембрини также неоднократно заявлял о своем намерении переоблачиться. "Черт побери, - заявил он,
когда, прогуливаясь после ленча, спускался с кузенами в местечко, - ну и печет, придется, видно, одеться полегче". Но хотя итальянец и
выразил это намерение в очень изысканной форме, он как был, так и остался в том же длинном ворсистом сюртуке с большими отворотами и в
клетчатых брюках, - вероятно, его гардероб этим и ограничивался.
Однако мнимый возврат лета оказался просто какой-то ловушкой, поставленной природой, ибо уже на третий день все пошло шиворот-навыворот.
Ганс Касторп глазам своим не верил. После обеда все переменилось. Не успели больные пролежать в шезлонгах и двадцати минут, как вдруг
солнце скрылось, из-за юго-восточных горных гребней потянулись безобразные, торфяного цвета тучи, и по долинам промчался ветер, неся волну
какого-то чужеродного воздуха, студеного и пронизывающего, словно волна эта пришла из ледяных неведомых стран; сразу упала температура,
ветер положил начало новому режиму погоды.
- Снег, - раздался голос Иоахима через стеклянную перегородку.
- Что ты имеешь в виду? - спросил в ответ Ганс Касторп. - Не хочешь же ты сказать, что сейчас пойдет снег?
- Именно это я и хочу сказать, - отозвался Иоахим. - Мы знаем этот ветер. Когда он подует, значит установится санный путь.
- Чепуха! - возразил Ганс Касторп. - Если не ошибаюсь, то по календарю сейчас всего-навсего начало августа.
Однако Иоахим оказался прав, он уже был посвящен в особенности здешнего климата. Не прошло и нескольких минут, как под непрерывные раскаты
грома поднялась метель, настоящий снежный буран, снег валил так густо, что горы потонули в белой мгле, а курорт и долина исчезли из глаз.
Снег шел всю вторую половину дня. Включили центральное отопление, и Иоахим, не желая прерывать лежание, забрался в свой спальный мешок, а
Ганс Касторп вбежал в комнату, пододвинул кресло к нагревшимся трубам и, покачивая головой, стал смотреть оттуда на совершавшееся перед ним
бесчинство. На другое утро снег уже не шел, но, хотя наружный термометр и показывал несколько градусов выше нуля, остался лежать; его
пелена была с фут толщиной, и перед удивленным взором Ганса Касторпа открылся совершенно зимний ландшафт. Однако отопление снова выключили.
Температура в комнате понизилась до шести градусов тепла.
- Что же, вашему лету конец? - с горькой иронией спросил тогда Ганс Касторп двоюродного брата.
- Трудно сказать, - ответил Иоахим. - Бог даст, еще будут хорошие, теплые деньки. Это вполне возможно даже в сентябре. Дело в том, знаешь
ли, что здесь времена года не так уж резко отличаются друг от друга, они как бы путаются и не подчиняются календарю. Зимой иной раз солнце
такое горячее, что на прогулке весь вспотеешь и приходится снимать пиджак, а летом - да ты сам видишь, что тут может быть летом. И потом
сбивает с толку снег. Он идет в январе, но и в мае выпадает почти столько же, да и в августе тоже, как видишь. В общем, можно сказать, что
ни один месяц не обходится без снега, уж таков закон, и в этом не приходится сомневаться. Словом, у нас бывают зимние дни и летние,
весенние и осенние, но настоящей смены времен года тут наверху ждать нечего.
- Веселенькая путаница, нечего сказать, - заметил Ганс Касторп. В калошах и зимнем пальто спускался он вместе с двоюродным братом вниз, в
курорт, чтобы купить одеяла для лежания на воздухе, - было ясно, что при такой погоде ему своим пледом не обойтись. Не приобрести ли также
и спальный мешок, заметил он мимоходом, но потом отказался от этой мысли, как будто даже испугавшись ее.
Не приобрести ли также
и спальный мешок, заметил он мимоходом, но потом отказался от этой мысли, как будто даже испугавшись ее.
- Нет, нет, - заявил он, - достаточно одеял! Они мне потом и внизу пригодятся, одеяла нужны везде, тут нет ничего особенного, ничего
странного. Спальный мешок - другое дело, он нужен для каких-то специальных целей; пойми меня правильно - если я приобрету себе спальный
мешок, мне самому будет чудиться, что я здесь намерен прочно обосноваться и уже в каком-то смысле стал таким же, как вы. Одним словом, я
хочу только сказать, что абсолютно бессмысленно покупать спальный мешок на две-три недели...
Иоахим согласился с ним, и они приобрели в одном из больших нарядных магазинов английского квартала два одеяла верблюжьей шерсти - таких
же, как у Иоахима, необычайно длинных и широких, приятных на ощупь и естественной окраски, и распорядились немедленно отправить их в
санаторий, в интернациональный санаторий "Берггоф", комната 34. Гансу Касторпу хотелось сегодня же после обеда испробовать одеяла.
Покупку они произвели, конечно, после второго завтрака, ибо дневной распорядок не давал возможности спуститься в курорт в другие часы. Уже
шел дождь, и снег, лежавший на улицах, превратился в ледяное крошево, взлетавшее брызгами под ногами прохожих. Возвращаясь, они нагнали
Сеттембрини, который под зонтом, но все-таки без шляпы, тоже спешил в санаторий. Итальянец был желт и, видимо, находился в элегическом
настроении. В тщательно выбранных, изящных выражениях пожаловался он на холод и сырость, которые были для него мучительны. Если бы хоть
топили! Но наши пресловутые правители выключают отопление, как только перестает идти снег, - идиотское правило, насмешка над здравым
смыслом. И когда Ганс Касторп возразил, что умеренная температура в комнатах, вероятно, входит в число здешних лечебных процедур, - врачи,
видимо, хотят уберечь пациентов от чрезмерной изнеженности, - Сеттембрини ответил с резкой насмешкой:
- Подумаешь! Неприкосновенные лечебные принципы! И Ганс Касторп еще говорит о них с благоговением и покорностью, как будто они заслуживают
такого отношения! Но примечательно - примечательно, разумеется, в самом лучшем смысле слова - вот что: пользуются безусловным почитанием
именно те принципы, которые абсолютно совпадают с экономическими выгодами правителей, а на те, которые не совсем с ними совпадают,
правители готовы смотреть сквозь пальцы.
Кузены рассмеялись, а Сеттембрини в связи с разговорами о тепле, по которому он истосковался, вспомнил покойного отца.
- Отец мой, - начал он, мечтательно растягивая слова, - был человек утонченный, чувствительный душой и телом! Как он любил зимой свой
маленький теплый кабинетик, искренне любил! Там всегда должно было быть не меньше двадцати градусов по Реомюру, и обогревалась эта комнатка
раскаленной докрасна печуркой; бывало, в сырой и холодный день или когда дует трамонтана, войдешь к нему из прихожей нашего домика - тепло
ложится тебе на плечи, как мягкий плащ, и на глаза невольно набегают блаженные слезы. Комнатка была битком набита книгами и рукописями, там
имелись бесценные экземпляры... А среди всех этих духовных сокровищ перед своим узким пюпитром стоял в голубом фланелевом шлафроке мой отец
и предавался занятиям литературой - такой стройный и миниатюрный, на целую голову ниже меня, вы только представьте! Но с густыми кустами
седых волос на висках и длинным изящным носом... Какой это был романист, господа! Один из первых среди современников, знаток нашего языка,
каких мало, латинский стилист, каких уже нет, настоящий uomo letterato{134}, в духе Боккаччо.