.. Отовсюду приезжали ученые, чтобы с ним
поговорить, - один из Хапаранды{134}, другой из Кракова... Они приезжали именно в Падую, в наш родной город, чтобы выразить ему свое
глубокое почитание, а он принимал их с приветливым достоинством. И новеллист он был выдающийся, в часы досуга он писал рассказы
изысканнейшей тосканской прозой - отец был мастером idioma gentile*{134}.
______________
* Литературного итальянского языка (итал.).
Сеттембрини произносил слова родного языка с каким-то восторженным самозабвением, каждый слог точно пел и медленно таял у него на языке, и
он покачивал при этом головой.
- И садик он себе развел по примеру Вергилия, - продолжал итальянец, - и все, что он говорил, было разумно и прекрасно. Но тепло, тепло в
его комнатке было ему необходимо, иначе он начинал дрожать и готов был плакать от досады, что его заставляют мерзнуть. И вот представьте
себе, вы, инженер, и вы, лейтенант, как я, сын своего отца, страдаю в этом треклятом варварском месте, где тело в самый разгар лета
содрогается от холода и унизительные впечатления постоянно терзают душу! Ах, как это трудно! А что за типы нас окружают! Этот болван, этот
чертов гофрат! А Кроковский! - Сеттембрини сделал вид, будто никак не может выговорить фамилию врача. - Кроковский, этот бесстыдный
исповедник, он ненавидит меня за то, что человеческое достоинство не позволяет мне поддерживать его поповские штучки... А за моим столом...
что за люди, и в их обществе я вынужден вкушать пищу! Справа - пивовар из Галле, его фамилия Магнус, у него усы - точно пучок сена.
"Оставьте меня в покое с вашей литературой, - заявляет он. - Что она изображает? Возвышенные натуры! А на что мне возвышенные натуры? Я
человек практический, да и возвышенных натур в жизни почти не бывает". Вот какое у него понятие о литературных произведениях. Возвышенные
натуры... О матерь божья! А напротив сидит его супруга и все больше теряет белок, так как все глубже погружается в тупоумие. Просто горе и
гнусность!
Не сговариваясь, Иоахим и Ганс Касторп относились одинаково к этим речам: что-то в них было жалобное и неприятно мятежное, но вместе с тем
занимательное, а задорная строптивость и меткая язвительность делали их даже поучительными. Ганс Касторп добродушно расхохотался над
"пучком сена" и "возвышенными натурами", или, верней, над тем комическим отчаянием, с каким Сеттембрини об этом говорил, потом сказал:
- Боже мой, ну конечно в таких заведениях общество всегда несколько смешанное. Ведь нам не дано выбирать соседей по столу, да и к чему бы
это привело? За нашим столом тоже сидит такая дама... фрау Штер - вы, наверно, ее видели... Она убийственно невежественна, иной раз просто
не знаешь, куда глаза девать, когда она заводит свои дурацкие разговоры. И притом жалуется, что у нее температура и уж такая, такая
вялость! И она действительно тяжело больна. Как странно - больна и глупа. Не знаю, понятна ли моя мысль, но если человек глуп, да в придачу
еще болен - это на меня как-то особенно действует, такое сочетание, наверно, самая печальная вещь на свете. И совершенно не знаешь, как
быть: ведь к больному надо относиться серьезно и с уважением, болезнь - это ведь что-то почтенное, если мне позволено будет так выразиться.
Но когда к ней примешивается глупость со всякими "фомулюсами", "космическими заведениями" и прочими нелепостями, тут уж не знаешь, как быть
- смеяться или плакать; для человеческого чувства возникает дилемма, и притом до того мучительная, что слов не подберешь.
То есть не
подходят друг к другу болезнь и глупость, несовместимы они! Мы не привыкли представлять их вместе! Принято считать, что глупый человек
должен быть здоровым и заурядным, а болезнь делает человека утонченным, умным, особенным. Такова общепринятая точка зрения. Разве нет?
Впрочем, я высказываю мысли, которых не смог бы обосновать, - продолжал он. - Но раз уж мы затронули этот вопрос... - Тут он вдруг
смешался.
Смущен был и Иоахим, а Сеттембрини молчал, удивленно подняв брови, причем делал вид, будто ждет просто из вежливости, чтобы собеседник
кончил излагать свои взгляды. В действительности же он ждал, когда Ганс Касторп окончательно запутается, и только тогда ответил:
- Sapristi*, инженер, да у вас, оказывается, дар к философствованию, вот уж не ожидал! По вашей теории вам следовало быть менее здоровым,
чем вы кажетесь, ибо вы, очевидно, умны. Но разрешите заметить, что я не могу согласиться с вашими выводами, я их отклоняю, я прямо-таки
враждебно отношусь к ним. Видите ли, что касается суждений нашего духа, то я несколько нетерпим, и пусть лучше меня назовут педантом, все
же я не оставлю без возражений, если они того заслуживают, хотя бы такие взгляды, как изложенные вами...
______________
* Черт возьми (франц.).
- Но, господин Сеттембрини...
- Раз-решите... Я знаю, что вы хотите сказать. Вы хотите сказать, что вовсе уж не так уверены в правильности ваших утверждений, что
высказанные вами взгляды для вас вовсе не так бесспорны и вы их изложили как одну из возможных точек зрения, которые, так сказать, носятся
в воздухе, и хотели, не беря на себя никакой ответственности, просто испытать свои силы, развивая их. Это соответствует вашему возрасту,
ибо он еще далек от мужественной твердости и прежде всего стремится производить опыты с самыми различными точками зрения. Placet experiri*,
- латинское "с" он произнес как итальянское, - хорошая поговорка. Вызывает во мне недоумение то, что ваш эксперимент направлен именно в эту
сторону. Сомневаюсь, чтобы тут была случайность. Я, наоборот, боюсь, что в этом сказалась некоторая склонность, которая может, при вашем
характере, окрепнуть, если ей не противодействовать. Поэтому я обязан внести поправки. Вы заявили, что когда сочетаются болезнь и глупость
- это самая печальная вещь на свете. С этим я еще могу согласиться. И мне умный больной милее чахоточного болвана. Но мой протест
начинается там, где вы утверждаете, будто сочетанье болезни с глупостью является своего рода погрешностью против стиля, так сказать
безвкусицей природы и дилеммой для человеческого чувства, как вы изволили выразиться. Если вы считаете болезнь чем-то аристократическим и,
как вы сказали, почтенным, тем, что с глупостью не вяжется, - да, это тоже ваше выражение, - так нет же! Болезнь отнюдь не аристократична,
отнюдь не почтенна, самый этот взгляд есть болезнь или ведет к ней. Может быть, я всего успешнее вызову у вас отвращение к такому взгляду,
если скажу, что он устарел, он уродлив. Этот взгляд возник в придавленные суеверием времена, когда идея человека была искажена и
обесчещена, во времена, полные страха, когда гармония и здоровье считались чем-то подозрительным, порождением дьявола, а немощь
гарантировала пропуск в царство небесное. Но разум и просвещение изгнали эти тени, омрачившие душу человечества, - правда, еще не вполне,
еще до сих пор идет борьба, а имя этой борьбе, сударь мой, - труд, земной труд во имя земли, во имя чести и интересов человечества; и
каждый день все больше закаляются в этой борьбе те силы, которые окончательно освободят человека и поведут его по пути прогресса и
цивилизации, навстречу все более яркому, мягкому и чистому свету.