От нее исходил легкий аромат
увядания. И его душу охватила особая мягкость и серьезность.
- Merci, - сказала она с каким-то шелестящим выговором, удивительно гармонировавшим с надломленностью всего ее облика, и один угол ее
крупного рта трагически опустился. Затем она снова спрятала руку под мантилью, наклонила голову и опять беспокойно зашагала по дорожкам. А
когда они пошли дальше, Ганс Касторп сказал:
- Вот видишь, я был очень спокоен и обошелся с ней как надо. Мне кажется, у меня от природы дар обходиться с такими людьми, - верно? Мне
даже кажется, что с теми, у кого есть горе, я лажу лучше, чем с теми, у кого все благополучно, бог его знает почему; может быть, оттого,
что я все-таки сирота и слишком рано потерял родителей; но если люди серьезны и печальны и дело идет о смерти - меня это не гнетет и не
смущает, я, напротив, чувствую себя в родной стихии и, во всяком случае, лучше, чем когда они бодры и веселы, - это мне более чуждо.
Недавно я думал вот о чем: ведь какая глупость, что здешние дамы до такой степени боятся смерти и всего связанного с ней, и их тщательно
оберегают, и даже причастие приносят умирающим, когда больные сидят за столом. Фу, пошлость какая! Разве вид гроба тебе не нравится? Мне
иной раз очень нравится. По-моему, гроб - это вещь Прямо-таки красивая, даже когда он пуст, а уж если там кто-нибудь лежит, то для меня это
зрелище глубоко торжественное. В похоронах есть что-то утешительное, и мне казалось не раз: когда ищешь утешения - надо идти не в церковь,
а на какие-нибудь похороны. Люди одеты в строгую черную одежду, стоят без шляп, смотрят на гроб серьезно и с благоговением, и никто не
осмелится глупо острить, как обычно острят в жизни. Когда в людях чувствуется хоть немного благоговения - мне это очень по душе. Я уж иной
раз спрашиваю себя, не следовало ли мне стать пастором... В каком-то смысле мне эта профессия подошла бы... Надеюсь, я не сделал ни одной
ошибки, когда отвечал ей по-французски?
- Нет, - отозвался Иоахим, - все было сказано вполне правильно.
ПОЛИТИЧЕСКИ НЕБЛАГОНАДЕЖНА
Происходили и регулярные отклонения от обычного распорядка; таким днем было, во-первых, воскресенье - с музыкой на террасе, она играла два
раза в месяц. Сегодня было как раз второе воскресенье, и оно отмечало конец недели, в начале которой Ганс Касторп сюда прибыл. Он приехал
во вторник, и вот наступил пятый день его жизни в санатории, чисто весенний день; после бурного ненастья и нежданного возврата зимы он
казался особенно нежным и свежим, с чистенькими облачками, ясным небом и нежарким солнцем, озарявшим горные склоны и долины, которые снова
зазеленели, как и полагается летом, ибо выпавший снег был обречен на быстрое таяние.
Все, видимо, старались отдать дань воскресному дню и как-то выделить его; в этом стремлении и администрация и больные поддерживали друг
друга. За первым же завтраком был подан песочный пирог, возле каждого прибора стояла вазочка с цветами - дикими горными гвоздиками и даже
альпийскими розами, причем мужчины тут же вдели себе по цветку в петлицу (на прокуроре Параванте из Дортмунда был даже фрак и крапчатый
жилет); дамские туалеты оказались особенно нарядными и воздушными, мадам Шоша явилась к завтраку в свободном кружевном матине с откидными
рукавами; и когда застекленная дверь, как обычно, с треском захлопнулась за ней, она повернулась лицом к залу, как бы грациозно
представилась сидящим, а уже потом крадущейся походкой скользнула к своему столу; матине так удивительно шло ей, что учительница из
Кенигсберга сейчас же начала восторгаться.
Даже варварская чета, сидевшая за "плохим" русским столом, отдала дань божьему празднику, и
супруг сменил кожаную куртку на что-то вроде короткого сюртука, а теплые сапоги - на кожаные ботинки; правда, на шее у супруги болталось
все то же грязноватое боа из перьев, но под ним оказалась зеленая шелковая блузка с рюшем у ворота. Увидев их обоих, Ганс Касторп насупился
и покраснел, что здесь, впрочем, случалось с ним весьма часто.
Сейчас же после второго завтрака на террасе зазвучала музыка, оркестр состоял из медных и деревянных духовых инструментов и играл то
бравурные, то мечтательные пьесы до самого обеда. Во время концерта лежание на воздухе было не обязательно. Правда, иные вкушали услады
слуха, расположившись на своих балконах, два-три шезлонга были заняты и в садовом павильоне, но большинство больных сидело за белыми
столиками на крытой галерее, а более легкомысленная часть публики, решив, что стулья - это слишком почтенно, расположились на каменных
ступенях, которые вели в сад, и здесь царило веселое оживление; собрались молодые люди обоего пола - большинство из них Ганс Касторп уже
знал в лицо или по фамилии: Гермина Клеефельд и господин Альбин, который пустил по кругу большую цветастую коробку шоколадных конфет и всех
угощал, но сам не ел, а, приняв покровительственный вид, курил сигарету с золотым мундштуком; затем губастый юнец из "Союза однолегочных";
фрейлейн Леви, худая девица с лицом цвета слоновой кости; пепельный блондин по фамилии Расмуссен, чьи вялые руки висели, словно плавники,
на уровне груди; госпожа Заломон из Амстердама, одетая в красное платье, - пышнотелая особа, тоже присоединившаяся к молодежи; человек с
редеющей шевелюрой, который умел играть марш из "Сна в летнюю ночь", - он пристроился у нее за спиной и сидел, охватив острые колени и не
спуская мутных глаз с ее смуглого затылка; рыжеволосая барышня из Греции; еще одна девица неизвестной национальности с лицом тапира;
прожорливый подросток в толстых очках; еще один мальчик лет пятнадцати - шестнадцати, с моноклем, - когда он покашливал, то подносил к
губам мизинец с длиннейшим ногтем, похожим на совок для соли, - явный осел, - и другие.
Этот мальчик с длинным ногтем, как начал шепотом рассказывать Иоахим, был лишь слегка нездоров, когда приехал, температуры - никакой; отец
его, врач, отправил сына сюда наверх только в целях профилактики, и, по заключению гофрата, он должен был пробыть в санатории самое большее
месяца три. И вот теперь, через три месяца, у него температура поднимается до 37,8-38 и болезнь очень развилась. Правда, он ведет такой
неразумный образ жизни, что его следовало бы отхлестать по щекам.
Двоюродные братья сидели несколько в стороне, за отдельным столиком, ибо Ганс Касторп курил, попивая черное пиво, которое он взял с собой
из столовой, и минутами ему даже казалось, что у сигары прежний вкус. Слегка захмелев от пива и от музыки, действовавших на него как
обычно, он сидел, приоткрыв рот, склонив голову набок, и созерцал покрасневшими глазами беззаботную курортную жизнь вокруг себя, причем
сознание, что у всех этих людей происходит внутри процесс разрушения, который так трудно остановить, и у большинства легкий жар, не только
не мешало, но придавало всему какое-то своеобразие, даже обаяние. За столиками пили жемчужно пенившийся лимонад, а на крыльце снимались.
Иные обменивались почтовыми марками, рыжая барышня из Греции рисовала в блокноте господина Расмуссена, сидевшего на большом камне, но потом
ни за что не хотела показать рисунок и, смеясь и открывая широко расставленные зубы, вертелась туда и сюда, так что ему долго не удавалось
вырвать у нее блокнот.