..
Его прозвали - Гнус.
Почти в каждом учителе Клим открывал несимпатичное и враждебное ему,
все эти неряшливые люди в потертых мундирах смотрели на него так, как
будто он был виноват •в чем-то пред ними. И хотя он скоро убедился, что
учителя относятся так странно не только к нему, а почти ко всем
мальчикам, все-таки их гримасы напоминали ему брезгливую мину матери,
с которой она смотрела в кухне на раков, когда пьяный продавец опрокинул
корзину и раки, грязненькие, суховато шурша, расползлись по полу.
Но уже весною Клим заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и
преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали
смотреть на него более мягко. Это случилось после того, как во время
большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета
инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике.
Виновного усердно искали и не могли найти.
На четвертый день Клим спросил всезнающего Дронова: кто разбил стекло?
- А тебе зачем? - недоверчиво осведомился Дронов. Они стояли на
повороте коридора, за углом его, и Клим вдруг увидал медленно ползущую
по белой стене тень рогатой головы инспектора. Дронов стоял спиною к
тени.
- Не знаешь? - стал дразнить Клим товарища. - А хвастаешься: я все знаю. -
Тень прекратила свое движение.
- Конечно - знаю: Иноков, - вполголоса сказал Дронов, когда Клим
достаточно раздразнил его.
- Ему надо честно сознаться в этом, а то из-за него терпят другие, -
поучительно сказал Клим.
Дронов посмотрел на него, мигнул и, плюнув на пол, сказал:
- Сознается - исключат.
Нетерпеливо задребезжал звонок, приглашая в классы.
А на другой день, идя домой, Дронов сообщил Климу:
- Знаешь, кто-то выдал его.
- Кого? - спросил Клим.
- Кого, кого, - что ты гогочешь? Инокова.
- Ах, я забыл.
- Сейчас же после перемены вчера его и схапали. Выгонят. Узнать бы, кто
донес, сволочь.
Клим действительно забыл свою беседу с Дроновым, а теперь, поняв, что
это он выдал Инокова, испуганно задумался: почему он сделал это? И,
подумав, решил, что карикатурная тень головы инспектора возбудила в нем,
Климе, внезапное желание сделать неприятность хвастливому Дронову.
- Это ты виноват, ты болтал, - сердито сказал он.
- Когда это я болтал? - огрызнулся Дронов.
- А в перемену, мне?
- Так ведь не ты выдал? У тебя и времени не было для этого. Инокова-то
сейчас же из класса позвали.
Они остановились друг против друга, как петухи, готовые подраться. Но
Клим почувствовал, что ссориться с Дроновым не следует.
- Может быть, подслушали нас, - миролюбиво сказал он, и так же
миролюбиво ответил Дронов:
- Никого не было. Это какой-нибудь одноклассник Инокова донес...
Пошли молча. Чувствуя вину свою, Клим подумал, как исправить ее, но,
ничего не придумав, укрепился в желании сделать Дронову неприятное.
Весною мать перестала мучить Клима уроками музыки и усердно начала
играть сама. По вечерам к ней приходил со скрипкой краснолицый, лысый
адвокат Маков, невеселый человек в темных очках; затем приехал на
трескучей пролетке Ксаверий Ржига с виолончелью, тощий, кривоногий, с
глазами совы на костлявом, бритом лице, над его желтыми висками
возвышались, как рога, два серых вихра. Когда он играл, язык его почему-то
высовывался и лежал на дряблой бритой губе, открывая в верх- . ней
челюсти два золотых зуба. А говорил он высоким голосом дьячка, всегда
что-то особенно памятное и так, что нельзя было понять, серьезно говорит
он или шутит.
- Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых
родителей. Говорю так затем, что сироты - покорны, - изрекал он, подняв
указательный палец на уровень синеватого носа.
ней
челюсти два золотых зуба. А говорил он высоким голосом дьячка, всегда
что-то особенно памятное и так, что нельзя было понять, серьезно говорит
он или шутит.
- Скажу, что ученики были бы весьма лучше, если б не имели они живых
родителей. Говорю так затем, что сироты - покорны, - изрекал он, подняв
указательный палец на уровень синеватого носа. О Климе он сказал,
положив сухую руку на голову его и обращаясь к Вере Петровне:
- В сыне вашем рыцарско, честно сердце, это - так!
А самого Клима поучал:
- Дабы познать науки, следует наблюдать, сопоставлять, и тогда мы
обнажаем сердцевину сущего.
Наблюдать Клим умел. Он считал необходимым искать в товарищах
недостатки; он даже беспокоился, не находя их, но беспокоиться
приходилось редко, у него выработалась точная мера: все, что ему не
нравилось или возбуждало чувство зависти, - все это было плохо. Он уже
научился не только зорко подмечать в людях смешное и глупое, но искусно
умел подчеркнуть недостатки одного в глазах другого. Когда приехали на
каникулы Борис Варавка и Туробоев, Клим прежде всех заметил, что Борис,
должно быть, сделал что-то очень дурное и боится, как бы об этом не
узнали. Он похудел, под глазами его легли синеватые тени, взгляд стал
рассеянным, беспокойным. Так же, как раньше, неутомимый в играх,
изобретательный в шалостях, он слишком легко раздражался, на рябом лице
его вспыхивали мелкие, красные пятна, глаза сверкали задорно и злобно, а
улыбаясь, он так обнажал зубы, точно хотел укусить. В азартной,
неугомонной беготне его Клим почувствовал что-то опасное и стал
уклоняться от игр с ним. Он заметил также, что Игорь и Лидия знают тайну
Бориса, они трое часто прячутся по углам, озабоченно перешептываясь.
И вот вечером, тотчас после того, как почтальон принес письма, окно в
кабинете Варавки-отца с треском распахнулось, и раздался сердитый крик:
- Борис, иди сюда!
Борис и Лидия, сидя на крыльце кухни, плели из веревок сеть, Игорь
вырезал из деревянной лопаты трезубец, - предполагалось устроить бой
гладиаторов. Борис встал, одернул подол блузы, туго подтянул ремень и
быстро перекрестился.
- Я - с тобой, - сказал Туробоев.
- И я? - вопросительно произнесла Лидия, но брат, легонько оттолкнув ее,
сказал:
- Не смей.
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову,
прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут
дождем, на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные
капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки, губы у нее
дрожали, и все лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя на
подоконнике в своей комнате. Он испуганно вздрогнул, когда над головою
его раздался свирепый крик отца Бориса:
- Ты лжешь!
Сын ответил тоже пронзительным криком:
- Нет. Он - негодяй...
Потом раздался спокойный, как всегда, голос Игоря:
- Позвольте, я расскажу.
Окно наверху закрыли. Лидия встала и пошла по саду, нарочно задевая
ветви кустарника так, чтоб капли дождя падали ей на голову и лицо.
- Что сделал Борис? - спросил ее Клим. Он уже не впервые спрашивал ее об
этом, но Лидия и на этот раз не ответила ему, а только взглянула, как на
чужого. У него явилось желание спрыгнуть в сад и натрепать ей уши.
Теперь, когда возвратился Игорь, она снова перестала замечать Клима.
После этой сцены и Варавка и мать начали ухаживать за Борисом так, как
будто он только что перенес опасную болезнь или совершил какой-то
героический и таинственный подвиг. Это раздражало Клима, интриговало
Дронова и создало в доме неприятное настроение какой-то скрытности.
- Чорт, - бормотал Дронов, почесывая пальцем нос, - гривенник дал бы,
чтобы узнать, чего он набедокурил? Ух, не люблю этого парнишку.